в наше неустанное стремление выстраивать адаптационное логическое обоснование, чтобы объяснить эти парадоксы. Боже правый!
Кейт в ответ пожала плечами.
– Так вы утверждаете, что это анекдот? – недоверчиво спросил Стэндиш.
– Да, конечно, причем очень старый.
– И что, все они вроде этого? Никогда бы не подумал.
– Ну…
– Я сражен, – сказал Стэндиш. – Сражен наповал. Я думал, что анекдоты – это что-то типа того, что рассказывают по телевидению всякие жирные комики. И я их никогда не слушал. У меня такое ощущение, что все время от меня что-то скрывали. Сестра!
Медсестра, которая все это время напряженно следила за поведением миссис Мэй через прозрачную стеклянную стену, вздрогнула от неожиданности, услышав этот рявк.
– А?! Да, мистер Стэндиш? – отозвалась она. Он ее явно напугал.
– Почему вы никогда не рассказывали мне никаких анекдотов?
Медсестра уставилась на него, вся трясясь от того, что понятия не имела, даже предположительно, как нужно было и что ответить на этот вопрос.
– М-м, видите ли…
– Не будете ли вы так добры записать это? Я требую, чтобы вы и весь остальной персонал клиники рассказывали мне абсолютно все анекдоты, которые вам известны, это ясно?
– Э… да, мистер Стэндиш.
Стэндиш посмотрел на нее взглядом, полным сомнения и подозрительности.
– Вы ведь знаете какие-нибудь анекдоты, не так ли, сестра? – с вызовом спросил он.
– Да, мистер Стэндиш, думаю, что да.
– Тогда расскажите мне один из них.
– Как, м-м… прямо сейчас, мистер Стэндиш?
– Сию секунду.
– Э… ну, в общем, есть один анекдот про больного, который просыпается у себя в палате после того, как ему, то есть после операции он просыпается, и – вообще-то это не очень хороший анекдот, ну ладно, – в общем, он просыпается у себя в палате после операции и спрашивает своего врача: «Доктор, доктор, что со мной случилось – я не могу нащупать свои ноги». А доктор ему говорит «Видите ли, я очень сожалею, но мы вынуждены были ампутировать вам обе руки». Так оно и было на самом деле. Э… м-м… поэтому больной и не мог нащупать ног, понимаете?
Одну-две минуты Стэндиш смотрел на нее так, словно прицеливался.
– Вы у меня на заметке, сестра. – Он снова повернулся к Кейт. – А есть какой-нибудь анекдот про цыпленка, который переходит дорогу, или что-то в этом роде?
– Да, есть, – немного неуверенно сказала Кейт. Она почувствовала, что оказывается втянутой в какую-то неловкую ситуацию.
– И как он выглядит?
– Ну, – сказала Кейт, – он выглядит так; «Зачем курица переходила через дорогу?»
– А дальше?
– Ответ: «Чтобы попасть на другую сторону».
– Понятно. – Стэндиш обдумывал некоторое время.
– А что делает курица, как только оказывается на другой стороне?
– Об этом там ничего не говорится, – ответила Кейт.
– Я думаю, это выходит за пределы анекдота, который сводится к рассказу о путешествии курицы по дороге и о целях этого путешествия. В этом смысле он напоминает японское хайку.
Кейт неожиданно поймала себя на том, что вовсю веселится. Она незаметно подмигнула медсестре, которая вообще перестала соображать, что делать и как реагировать на происходящее.
– Понятно, – снова произнес Стэндиш и насупился. – А требуют ли эти… м-м… анекдоты предварительного употребления каких-либо искусственных возбуждающих средств?
– Это зависит от анекдота и от человека, которому его рассказывают.
– Гм, видите ли, должен сказать, вы, без сомнения, открыли для меня абсолютно новый пласт, мисс… Мне кажется, немедленное и тщательное исследование сферы юмора может сказаться на ней самым благоприятным образом. Несомненно, потребуется провести четкое разграничение между анекдотами, представляющими подлинную психологическую ценность, и теми, которые побуждают к злоупотреблению наркотических средств и потому должны прекратить свое существование.
Он повернулся к научному сотруднику в белом халате, чье внимание было обращено на телемонитор, на котором выводились каракули миссис Мэй.
– Что-нибудь новое и ценное от Эйнштейна? – спросил он.
Научный сотрудник продолжал смотреть на экран. Он ответил:
– Идет запись следующего содержания: «Какие яйца вы предпочитаете? Вкрутую или пашот?»
Стэндиш помолчал.
– Интересно, – сказал он. – Очень интересно. Продолжайте вести тщательное наблюдение за всем, что она пишет. Пойдемте.
Последнее относилось к Кейт, и, сказав это, он вышел из комнаты.
– Физики – очень странные люди, – сказал Стэндиш, как только они вновь оказались в коридоре. – Все, кого мне пришлось узнать, если и не умерли, то определенно нездоровы. Но уже ивы наверняка спешите к себе, чтобы сесть за написание вашей статьи, мисс э… Да и меня ждет немало срочных дел и пациентов, которым я должен уделить внимание. Если у вас больше нет вопросов…
– Один-единственный, мистер Стэндиш. – Кейт решилась разом со всем покончить. – В статье необходимо сделать упор на то, что речь идет о самой последней информации. Если у вас найдется еще пара минут, не будете ли вы так добры показать мне самого последнего пациента, поступившего в вашу клинику.
– Думаю, это будет не так просто. Последним пациентом была женщина, поступившая к нам около месяца назад, и спустя две недели после поступления она умерла.
– А-а. Тогда, возможно, не стоит упоминать о ней. Так. А никто не поступал за последние два дня? Не было ли одного человека чрезвычайно высокого роста, крупного и светловолосого, скандинавского типа, возможно, в меховой шубе или с кувалдой? К примеру, скажем, – внезапно к ней пришло озарение, – было какое-нибудь повторное поступление?
Стэндиш посмотрел на нее со все возрастающим подозрением.
– Мисс э…
– Шехтер.
– Мисс Шехтер, у меня начинает появляться ощущение, что целью вашего пребывания в клинике является совсем не…
Он не успел закончить, так как дверь в этот момент позади них распахнулась. Стэндиш оглянулся посмотреть, кто там, и как только он понял это, манера его полностью изменилась.
Он жестом показал Кейт, чтоб она отошла в сторону, как только в дверях показалась широкая каталка, которую вез санитар. Следом шли медсестра и няня в качестве дополнительного обслуживающего персонала, и со стороны они напоминали скорее участников некой процессии, чем просто медперсонал, занятый своим обычным делом.
На каталке лежал благородно дряхлый старик, кожа которого была похожа на старинный пергамент.
Задняя стенка каталки была слегка приподнята, чтобы старик мог обозревать мир, окружающий его, и он его обозревал с выражением снисходительного презрения. Рот его был слегка приоткрыт, а голова лежала на подушке несколько расслабленно, так что когда каталка проезжала по чуть менее ровной поверхности, голова откатывалась в одну или другую сторону. Несмотря на свое апатичное состояние, он излучал тихую и спокойную уверенность человека, которому принадлежит все.
Все это можно было прочесть посредством его единственного глаза. На чем бы он ни задерживался – будь то вид из окна, или медсестра, которая придерживала дверь, чтобы каталка могла беспрепятственно
