на шее.
— Я ношу эту ладанку, потому что она чудотворная. Не знаю, возьмет меня Антонио или нет. Но если он бросит меня одну, я положу ему в кофе сердце тукана. Он может уйти далеко, в другие земли, но, где бы он ни услышал эту птицу, он загрустит и захочет вернуться, потому что мое заклятие заставит его тосковать по родине, по ранчо и по близким людям, и если он не вернется, то умрет с горя. А может, отдам эту ладанку сыну, она пригодится ему в дороге.
— Разве Антонио тоже собирается на Вичаду?
— Кто знает! Франко не хочет расстаться с насиженным местом, а жена его только и думает о переезде. Антонио сделает, как захочет хозяин.
— А почему ушли работники?
— Хозяин прогнал их. Он догадлив, В день вашего приезда Хесус ночью отправился в поместье Субьеты к Баррере — предупредить его, что в Мапорите чужие. Вот и все. Но хозяин догадался, в чем дело, и рассчитал Хесуса.
— А Баррера часто бывает здесь?
— Не знаю. Может быть, встречается с Грисельдой на реке; она иногда выезжает на лодке, будто для рыбной ловли. Баррера — получше мужа; он много чего сулит. Но муж — человек вспыльчивый, и она боится его после того, что произошло в Арауке. Ему наговорили, что капитан волочился за Грисельдой, он застал его с ней и убил двумя ударами ножа...
В этот момент, прерывая наш разговор, подошли, оживленно беседуя, Алисия, Грисельда и элегантный мужчина в высоких сапогах, белом костюме и серой фетровой шляпе.
— Это сеньор Баррера. Познакомьтесь.
— Кабальеро, — произнес тот, раскланиваясь, — я вдвойне счастлив: неожиданный случай привел меня к ногам супруга, достойного такой прекрасной жены. И, не дожидаясь другого повода, он поцеловал руку Алисии. Затем, здороваясь со мной, льстиво прибавил:
— Хвала руке, написавшей такие прекрасные стихи! Я наслаждался ими в Бразилии, и они вызывали у меня тоску по отчизне, потому что поэты обладают даром крепко привязывать к родине ее детей, рассеянных жизнью по чужим странам. Судьба балует меня, но я даже не смел мечтать лично выразить вам свое искреннее преклонение.
Хоть я заранее был настроен против этого человека, признаюсь, что лесть оказала свое действие и ослабила недовольство, вызванное его ухаживанием за Алисией.
Он просил извинения, что входит в залу в простых сапогах, и, справившись о здоровье хозяина дома, пригласил меня выпить стаканчик виски. Я уже заметил, что Грисельда держит в руках бутылку.
Когда Себастьяна расставила на грубо сколоченном столике стаканчики и Баррера наклонился наполнить их, я заметил, что на поясе у него висит никелированный револьвер и что бутылка уже почата.
Алисия, поглядывая на меня, не решалась пить.
— Еще рюмочку, сеньора, вы уже убедились, что это — сладкий ликер.
— Как! — вскричал я, нахмурясь. — Ты тоже пила?
— Сеньор Баррера так настаивал... И он подарил мне флакон духов, — пролепетала она, доставая из корзинки спрятанные там духи.
— Этот скромный подарок... Извините, пожалуйста, я нарочно захватил его...
— Не для моей жены. Это, верно, для Грисельды! Или вы все трое уже знакомы?
— Ничего подобного, синьор Кова. Судьба не была настолько благосклонна ко мне.
Алисия и Грисельда покраснели.
— Я узнал о вашем присутствии здесь, — продолжал Баррера, — от тех двух парней, которые вчера вечером приехали в Ато Гранде. Я был несказанно огорчен, что шестеро всадников — без сомнения грабители — хотели отнять товары, якобы по моему приказу, и, как только рассвело, я отправился сюда выразить мое негодование по поводу гнусного покушения. Это вино, эти духи — скромные подарки человека, которому нечего предложить, кроме своего сердца, должны были подтвердить мою искреннюю привязанность к хозяевам дома.
— Алисия, сейчас же отдай духи Грисельде.
— А разве вы наравне с нами не хозяева этого ранчо? — обиженно процедила Грисельда.
— Я тоже так считаю, ведь где бы вы ни находились, ваше обаяние делает вас хозяевами всего окружающего, — поддакивал ей Баррера.
Его не смутило враждебное выражение моего лица, но он переменил тему разговора.
В Касанаре, сказал он, происходят такие вещи, что страшно подумать, во что превратился этот благословенный край, колыбель гостеприимства, честности и трудолюбия. Здесь невозможно стало жить: беженцы из Венесуэлы все разорили, как саранча. Сам он натерпелся горя с добровольцами, которые упрашивали взять их на Вичаду. Многие из них выдавали себя за политических эмигрантов, а оказались просто уголовными преступниками, беглыми каторжниками. И нельзя было наотрез отказать им — они могли отомстить. К этому разряду безусловно принадлежат и те, кто пытался ограбить дона Рафаэля. Никакими деньгами администрация каучуковых разработок на Вичаде не сможет возместить причиненных ему неприятностей! Правда, его, Барреру, очень ценят и уважают, и было бы черной неблагодарностью с его стороны жаловаться на компанию. Недавно он ездил с большим грузом каучука в Бразилию, где проживают главные акционеры компании, и те упрашивали его взять на себя управление разработками. Но он отказался, ссылаясь на недостаток способностей. Ах, если бы он мог предугадать тогда, что в эту пустыню попаду я. Вот если бы я рекомендовал ему подходящего человека, он с гордостью предложил бы его кандидатуру компании, и если бы этот кандидат согласился поехать с ним, то мог бы рассчитывать на назначение...
— Сеньор Баррера, — прервал я его, — я никогда не предполагал, что на Вичаде существуют такие крупные предприятия, как ваше.
— Не мое оно, не мое! Я скромный служащий, которому платят две тысячи фунтов в год, не считая представительских расходов.
Он нагло впился в меня льстивыми глазами, затем вытер лицо шелковым платком, погладил узел галстука и распрощался, несколько раз попросив передать отсутствующим мужчинам привет и его возмущение налетом грабителей; Он рассчитывал, по его словам, скоро приехать опять, чтобы извиниться лично.
Грисельда проводила его до речки и задержалась там дольше, чем требует простое прощанье.
— Откуда появился этот тип? — напустился я на Алисию, когда мы остались одни.
— Он приехал на лошади тем берегом, и Грисельда перевезла его в лодке.
— Ты была раньше знакома с ним?
— Нет.
— Он нравится тебе?
— Нет.
— Ты принимаешь от него эти духи?
— Нет.
— Отлично! Отлично!
И, выхватив флакон из кармана ее передника, я с яростью бросил его о камни прямо к ногам возвращавшейся Грисельды.
— Вы с ума сошли! Вы с ума сошли!
Алисия, обиженная и недоумевающая, открыла машину и принялась шить. Временами слышались только жужжанье колеса и болтовня попугая на жердочке.
Грисельда, понимая, что не следует оставлять нас одних, сказала, лукаво улыбаясь:
— Этот Баррера, если ему что взбредет в голову, обязательно добьется своего. Теперь ему загорелось раздобыть изумруды, и он глаз не сводит с моих серег. Он готов вырвать их у меня из ушей!
— Как бы он не унес их вместе с хозяйкой, — добавил я, громко рассмеявшись. И я ушел в корраль, не слушая взволнованно кричавшую мне вслед Грисельду:
— Очень хорошо, что уходите. Все равно вы не правы.
