дублете.[3]
Он схватил ее за руки и сорвал с головы чепец, после чего накрутил на руку рассыпавшиеся волосы и безжалостным поцелуем впился ей в губы.
Фрэнси не осталась к нему равнодушной.
Они оба тяжело дышали, когда повалились на кровать, не разжимая объятий.
Страсть сверкнула в его черных глазах и ответным огнем вспыхнула в ее голубых. Они даже не дали себе труда раздеться. Фрэнси была как голодная крестьянка, которой протягивали кусок хлеба…
– Томазина Стрэнджейс вернулась в Кэтшолм, – объявил Ник матери.
Марджори оторвалась от горшка, в котором помешивала еду, и посмотрела на сына.
– Лавиния тоже?
– Она умерла.
Марджори призадумалась. Томазина, верно, уже вошла в возраст, а Нику нужна жена. Чего еще желать матери?
– Томазина очень на нее похожа.
Марджори сдержала улыбку.
– Ничего удивительного. Дочери часто повторяют своих матерей, хотя Иокаста вроде пошла в тебя. – Она помешала в своем лучшем медном горшке. – Томазина, наверное, красавица, если похожа на мать.
– Лавиния была порочной, корыстной, бессердечной волчицей, и Томазина наверняка такая же.
Марджори удивилась его горячности, однако она никогда не позволяла настроениям сына мешать ее планам. Разве мужчина знает, что ему нужно? Искоса поглядывая на сына, она добавила в горшок перца и монашеского ревеня. Потом облизала деревянную ложку и помахала ею, предостерегая сына от поспешных выводов.
– Ты впервые видишь Томазину, а ведь прошло много лет, и, как я понимаю, ты еще не успел к ней присмотреться. Если мне не изменяет память, Лавиния Стрэнджейс не занималась своей дочерью. Девочка почти все время была у меня, когда они жили в Кэтшолме, и она была милой, заботливой, честной…
– Образец совершенства! Жалко, что дети вырастают.
Через заднюю дверь они видели садик, в котором играла Иокаста, укачивая деревянную куклу, вырезанную Ником.
– Томазина была тогда не старше Иокасты, – заметила Марджори. – Ты ее спас от… не помню уж… от козла? Или от быка?
– От злого петуха.
Марджори, довольная, затихла, а Иокаста, завидев отца, бросилась к нему и повисла у него на шее. Внимательно слушая, как много она совершила за день замечательного, он унес ее в сад и устроился на скамье под ивой. Марджори улыбнулась. Если ее упрямый сын помнит, что это был петух, значит, он в силах отличить дочь от матери.
Завтра она сама заглянет к Томазине Стрэнджейс и посмотрит, что из нее стало.
Неужели она совершила ошибку, возвратившись в Кэтшолм?
Несмотря на усталость, Томазине долго не спалось в эту ночь. После того как слуги принесли ей воды, она больше никого не видела, разве лишь они же унесли холодную воду и подали ей холодный ужин. Если на нее тут смотрят как на прокаженную – значит, надо уезжать.
Чего так испугалась Фрэнси? Томазина совершенно не понимала, чем ее приезд мог угрожать хозяйке Кэтшолма. Она попыталась убедить себя, что Фрэнси просто расстроилась, услышав о смерти подруги, но это ей не удалось. Точно так же ей не удалось убедить себя, что Ричард Лэтам радушный хозяин.
Он еще не муж Констанс Раундли, а ведет себя так, будто он здесь господин. Что-то не то. Как Томазина ни старалась, она не могла вспомнить, видела ли его раньше, однако должна же у нее быть причина для неприязненного отношения к нему!
Больше всего она почему-то опасалась его прикосновений.
Ворочаясь в кровати, Томазина старалась устроиться поудобнее, однако ее одолевали тревожные мысли и провалы в памяти, не очень беспокоившие в Лондоне, а здесь превратившиеся в бездонные ямы, куда она могла с легкостью провалиться, стоило ей сделать один неверный шаг.
«Здесь у меня больше нет друзей, – думала она. – На сей раз никто не придет мне на помощь.»
Томазине не давало покоя странное поведение Ника. Интересно, за что он ее ненавидит? Напрасно она рассчитывала на его дружбу, а ведь она никого так не хотела видеть, как его.
Она вспомнила его большого и доброго отца и худенькую мать, за хрупкой наружностью которой скрывалась железная воля. Девять лет назад жена Ника ждала ребенка, и у него, наверное, их уже несколько. Ник Кэрриер – настоящий мужчина.
Смущенная собственными мыслями, Томазина села в постели. Ник женат, напомнила она себе, однако логикой никому еще не удавалось унять воображение. Она представила, как целует его, и не усомнилась, что это будет очень приятно. После еще нескольких безуспешных попыток заснуть она поняла, что если в самом деле заснет, то ей приснится что-нибудь недозволенное, поэтому она откинула одеяло и стала одеваться. Сквозь щели в ставнях в комнату проникало достаточно света, чтобы она могла разобраться в своей одежде, не зажигая свечи. В спешке она не захотела возиться с чулками и с чепчиком. Сунув босые ноги в башмаки и накинув на плечи темный платок, она быстро открыла дверь.
Ей надо было погулять, чтобы ненужные мысли не лезли в голову. Если пара кругов по двору не успокоят ее, она пройдет в сад, а может быть, и до самых ворот.
С этими воспоминаниями о знакомых местах Томазина вышла в ночь. Дверь тихо затворилась за ней, и
