– Нет. Никого не было. Я думала, что найду здесь старых друзей.
– Найдешь. Только дай нам время. Знаешь, когда видишь тебя в первый раз, кажется, что Лавиния воскресла из мертвых.
Томазина подумала и решила, что она права. Помолчав, она сказала:
– Мне очень жаль, что ваш муж умер. Он был хорошим человеком.
– Это точно. И я очень по нему тоскую, как Ник по Элис. Однако жизнь не стоит на месте.
У Томазины перехватило дыхание.
– Жена Ника..? Ник овдовел?..
– А ты разве не знала? Да, Томазина. Мой мальчик уже давно живет один. Правда, у него есть прелестная дочурка. Ты любишь детей? Иокаста – добрая девочка.
– Мне мало доводилось с ними бывать. Правда, в Лондоне была одна двенадцатилетняя девочка.
Томазина сама удивилась, ощутив, что соскучилась по Джоанне. Обожание, которым она ее постоянно одаривала, теперь с тоской вспоминалось Томазине, неприветливо встреченной в Кэтшолме.
– Странно, что никто не сказал тебе об Элис.
Марджори сорвала травинку и бездумно высыпала семена на пол.
– Миссис Раундли все время в своей комнате, а Констанс меня не замечает, Вербурга, на которую я очень рассчитывала, – ведь она помогала моей матери, – как-то странно смотрит на меня и побыстрее убегает.
– А Ник?
Томазина не знала, что и сказать. Марджори набрала полный кулак семян фенхеля и стала по одному брать их в рот.
– Девочка, не позволяй ему отпихивать тебя. У Ника доброе сердце и он хороший работник, но сейчас он что-то не то забрал себе в голову. Впрочем, если встаешь в четыре…
– Накормить скотину, вычистить конюшню и позаботиться об упряжи?
Марджори фыркнула.
– И это было. Он часто вспоминает о том времени с печалью. Он родился йоменом, а из него сделали джентльмена.
Томазина опять не знала, что сказать. Она не видела причин смотреть сверху вниз на йомена. Деревенские, если не работали в Кэтшолме, трудились на своих полях с семи часов до обеда, а потом до ужина. В восемь часов ложились спать – часа на два раньше джентри.[4] Неужели после тяжелой работы им не хотелось помечтать? Томазина даже позавидовала им.
– Пойду, – сказала она и посмотрела на дверь в кухню.
– Не надо. Ты здесь гостья, а там хватает рук.
– Не могу бездельничать. Кому-то ведь нужна помощь.
Неожиданно до них донесся голос Ника Кэрриера:
– Болтовня – еще не работа.
Томазина посмотрела на него, ничуть не обиженная его словами.
– Цитируешь Сенеку? – Она была рада, что мать учила ее, вот и пригодилось. – «Ничего нет определеннее того, что зла, коим чревато безделье, можно избежать благодаря упорному труду».
– Если тебе нужна тяжелая работа, могу предложить место вязальщицы снопов.
– Я не умею этого делать.
– Ничего сложного. Идешь за жнецом и вяжешь колосья в снопы. Одна вязальщица у нас обслуживает четырех жнецов. Лучшие убирают до двух акров[5] в день.
Марджори сердито запыхтела и поднялась со скамьи.
– Не шути над девчонкой, Ник Кэрриер. Она всего лишь хотела быть полезной. – Улыбнувшись Томазине, она махнула рукой. – Думаю, тебе найдется дело и в кладовой. Миссис Раундли что-то не видно.
– Я не разбираюсь в травах, – сказала Томазина.
Она вскочила со скамьи, но не подошла к Нику и его матери, которые смотрели на нее, не веря своим ушам, а направилась к изгороди, правда, почти сразу остановилась, вдохнув аромат трав, с помощью которых можно бороться с любым ядом.
– Но Лавиния…
Марджори смутилась, и в то же время ее глаза зажглись любопытством.
– Я не разбираюсь в травах, – повторила Томазина, с отвращением глядя на цветы, которые даже она знала, как применить. Куст был высоким, почти до пояса, и белел на фоне темной изгороди. Она медленно повернулась, чтобы увидеть сомнение в глазах Ника. – Не путайте меня с моей матерью. Я совсем не такая.
Он опустил голову.
– Не мое дело искать тебе работу, – сказал ей Ник, – разве только миссис Раундли решит, что ты здесь не гостья, а служанка.
