люди были слишком возбуждены, чтобы прислушиваться к голосу разума, и впоследствии все явственно почувствовали, что никто не понимал своих истинных интересов. Даже двор, который поддержала сама судьба, часто допускал значительные ошибки, и позже все увидели, что каждая партия держалась скорее благодаря промахам той, которая с ней враждовала, чем благодаря собственному разумному образу действий.
Между тем Принц прилагал всяческие старания, чтобы оправдать свои взгляды в глазах Парламента и народа. Понимая, что войне, которую он собирался начать, недостает подобающего предлога, Принц пытался отыскать его в поведении королевы, снова призвавшей и приблизившей к себе господ Сервьена и Летеллье, удаленных ранее, дабы уважить его пожелания, и старался уверить всех в том, что их вернули не столько с целью нанести ему оскорбление, сколько затем, чтобы ускорить возвращение Кардинала. Этот слух, умышленно распространявшийся им в народе, произвел известное впечатление. Раскол в Парламенте достиг невиданных дотоле пределов: Первый президент Моле стал врагом Принца, считая, что тот способствовал отнятию у него печати, чтобы передать ее г-ну де Шатонефу. {26} Подкупленные двором примкнули к г-ну Моле. Фрондеры, однако, вели себя более осторожно: они не решались открыто выказывать свое сочувствие Кардиналу, тогда как в действительности хотели сослужить ему службу.
Таково было положение дел, когда Принц покинул Сен-Мор, чтобы вернуться в Париж. {27} Он счел, что, опираясь на многочисленных друзей и тех, кто был от него зависим, он в состоянии держаться против двора и что такое горделивое и смелое поведение внушит уважение к его делу. Одновременно он отослал в Мурон Принцессу, принца Энгиенского и г-жу де Лонгвиль, рассчитывая вскоре прибыть туда же и затем вместе с ними перебраться в Гиень, где обнаруживали готовность оказать ему хороший прием. Графа Таванна {28} он между тем отправил в Шампань, дабы тот возглавил его числившиеся при армии войска и по получении соответствующего приказа повел их в полном составе в Стене. Он позаботился и о других своих крепостях и собрал двести тысяч экю наличными. Таким образом, он вел подготовку к войне, хотя еще не полностью утвердился в намерении начать ее. Тем не менее, предвидя ее возможность, он пытался привлечь на свою сторону знатных особ, и среди них герцога Буйонского и г-на де Тюренна.
И тот и другой были ближайшими друзьями герцога Ларошфуко, приложившего всяческие усилия, чтобы убедить их присоединиться к той партии, следовать за которой он почитал своим долгом. Герцог Буйонский показался ему нерешительным: было очевидно, что он стремился обеспечить себе полную безопасность и верную выгоду, почти одинаково не доверяя как двору, так и Принцу и желая сначала увидеть, как обернутся дела, и лишь тогда объявить, чью сторону он принимает. Г-н де Тюренн, напротив, после возвращения из Стене говорил герцогу Ларошфуко неизменно одно и то же. Он сказал, что после своего освобождения Принц ничего для него не сделал и что, далекий от того, чтобы согласовать с ним свои действия и поставить его в известность относительно своих планов, он не только от него отдалился, но даже предпочел скорее погубить только что бившиеся за его свободу войска, чем пошевелить пальцем для предоставления им зимних квартир. Он также добавил, что старался ни хвалить Принца, ни жаловаться на него, дабы не входить в нежелательные разъяснения; что, по его мнению, служа Принцу, он сделал решительно все, что было в его возможностях, но полагает, что срок действия принятых им на себя обязательств окончился вместе с заточением Принца, и теперь он волен вступать в соглашения соответственно своим склонностям и интересам. Таковы были доводы, на основании которых г-н де Тюренн отказался вторично связать свою судьбу с Принцем.
Герцог Буйонский, не желавший высказаться с полной определенностью, находился в большом затруднении, как избегнуть прямого ответа. Принц и он обратились к посредничеству герцога Ларошфуко, но так как тот хорошо понимал, насколько щекотливы такие обязанности, когда имеешь дело с людьми, которым надлежит договориться о столь различных и важных предметах, он обязал их изложить в его присутствии свои взгляды, и вопреки тому, что обычно бывает при объяснениях подобного рода, вышло так, что их разговор закончился, не вызвав взаимной досады, и они остались вполне довольны друг другом, не вступив в союз и не взяв на себя никаких обязательств.
В то время казалось, что основная цель как двора, так и Принца заручиться благожелательностью Парламента. Фрондеры старались показать, что у них нет иных интересов, кроме общественной пользы, и под этим предлогом по любому поводу всячески задевали Принца и прямо противодействовали всем его замыслам. Вначале, возводя на него обвинения, они соблюдали известную сдержанность, но, видя, что двор их открыто поддерживает, Коадъютор начал как бы бахвалиться своей подчеркнуто непримиримой враждебностью к Принцу и с той поры не только стал, нарушая всякую меру, противиться любому исходившему от того предложению, но и появляться во Дворце Правосудия не иначе как в сопровождении своих приверженцев и целой толпы вооруженных слуг. Столь надменное поведение, естественно, не понравилось Принцу: он считал, что заботиться в силу необходимости об охране, которая сопровождала бы его во Дворец Правосудия, чтобы он добивался там победы над Коадъютором, не менее нестерпимо, чем приходить туда одному и тем самым отдавать спою жизнь и свободу в руки самого опасного из своих врагов. Все же он рассудил, что свою безопасность должен предпочесть всему остальному, и в конце концов принял решение впредь не появляться в Парламенте иначе, чем сопутствуемый своими сторонниками.
Люди сочли, что королеве доставляло немалое удовольствие наблюдать, как рождается новый повод к раздорам между обоими этими лицами, к которым в глубине души она питала почти равную ненависть, и что она достаточно хорошо представляла себе, какие последствия могут из этого проистечь, чтобы надеяться отомстить тому и другому их же собственными стараниями и увидеть гибель обоих. Тем не менее она стремилась всячески показать, что благоволит к Коадъютору, и пожелала, чтобы к нему был приставлен эскорт из отряда жандармов, и легкой кавалерии короля, а также офицеров и солдат гвардии. {29} Принца сопровождало большое число знатных особ, несколько офицеров и множество людей разного рода занятий, не покидавших его после возвращения из Сен-Мора. Это смешение приверженцев враждующих партий, собиравшихся вместе в Большом зале Дворца, возбудило в Парламенте опасения, как бы не вспыхнули беспорядки, которые могли бы ввергнуть всех в одинаковую опасность и успокоить которые никто не был бы в состоянии. {30} Первый президент ради предупреждения этого зла решил попросить Принца больше не приводить своих сторонников во Дворец Правосудия. Но однажды, когда принца Орлеанского не оказалось в Парламенте, а Принц и Коадъютор явились туда со всеми своими приверженцами, случилось, что их многочисленность и явные признаки взаимного озлобления еще больше усилили опасения Первого президента. Принц произнес несколько колких слов, имевших в виду Коадъютора. Тот, нисколько не растерявшись, ответил тем же к посмел публично сказать, что даже его враги никоим образом не могут его обвинить в неисполнении данных им обещаний и что ныне мало кто свободен от такого упрека, намекая тем самым на Принца и молчаливо упрекая его в расстройстве замужества м-ль де Шеврез, нарушении договора в Нуази и оставлении им фрондеров после примирения с Кардиналом.
Толки об этом, широко распространенные сторонниками Коадъютора и возобновленные теперь с такой наглостью перед собравшимся в полном составе Парламентом и в присутствии Принца, должны были, без сомнения, задеть его своей оскорбительностью намного чувствительнее, чем он это выказал; Принц тем не менее совладал со своим гневом и ничего не ответил Коадъютору. В это мгновение пришли сообщить Первому президенту, что Большой зал полон вооруженных людей и что, поскольку они принадлежат к охваченным такой враждой партиям, не исключено, что может случиться большое несчастье, если не будут срочно приняты меры. Тогда Первый президент сказал Принцу, что он крайне обязал бы Парламент, если бы соблаговолил приказать явившимся вместе с ним удалиться; что Парламент собрался для пресечения смуты в государстве, а не для того, чтобы ее усилить, и что никто не может считать, что располагает возможностью свободно подать свой голос, пока Дворец, призванный быть убежищем правосудия, на глазах у всех превращается в место проведения боевых смотров. Принц, не колеблясь, изъявил готовность приказать своим приверженцам удалиться и попросил герцога Ларошфуко отдать им распоряжение выйти, не нарушая порядка. Сразу же со своего места поднялся и Коадъютор и, стремясь показать, что в этих обстоятельствах с ним должно обращаться как с равным Принцу, сказал, что и он со своей стороны идет выполнить то же самое, и, не дождавшись ответа, вышел из Первой палаты, чтобы переговорить со своими приверженцами. Возмущенный этим поступком, герцог Ларошфуко шел в восьми или десяти шагах позади Коадъютора и еще находился в помещении судебных приставов, когда Коадъютор уже вошел в Большой зал. Увидев Коадъютора, все, принадлежавшие к его партии, ничего не зная о причине его появления, схватились за шпаги, приверженцы Принца сделали то же. {31} Каждый пристроился к своим
