кой литературы, какие-то обрывки римского права.
Плохо, что эти знания никому не нужны и даже жен-
щины любят нас за другое, а напрасно. Мне нравятся
в Ильченко большая решительность, безапелляцион-
ность, жажда действовать, что безумно завораживает
тех, кто его не знает.
Приехал он в Одессу чуть ли не из Борисоглебска,
аристократически прельщенный шумом и запахом мор-
ской волны. Я сидел в Одессе, тоже прельщенный этим,
и мы сошлись. Извините, у меня все время в голове
фраза: «Партия вам не проходной двор…» Секундочку…
Так вот, с детства мы трое мечтали связать свою
жизнь с морем и связывались с ним неоднократно, но
мечту осуществим, видимо, сразу после жизни.
Роман знает значительно меньше, но все применяет,
я знаю мало, но применяю больше. А Ильченко свои
знания никогда применить не может, поэтому тащит их
за собой и пугает ими одиноких женщин. Тем не менее
сколько написано по его идеям и хорошего и плохого,
сколько неудачных миниатюр создано по его замыс-
лам. Нельзя также не отметить облагораживающую
роль его фамилии в нашей тройке. Представляете: Кац,
Жванецкий и Ильченко! Расцветает снизу вверх. Из-
вините, эта фраза: «Партия вам не проходной двор, то-
варищи! Закройте дверь, мы закончили разговор!.. Что
у вас там?..»
Мы с Ильченко познакомилсь где-то в 54-м году
в Одессе, а с Карцевым сошлись где-то в 1960 году.
И конечно, конечно, наша жизнь всю жизнь была свя-
зана с Ленинградом. Без лести скажу, здесь как нигде
публика чувствует талант и так же безошибочно его чу-
яло начальство.
Как появились мы в 58-м году на этой сцене, так
перманентно и продолжаем и до сих пор. Как тяжело
даются слова: тридцать лет тому назад. И хотя эту мо-
лодость не назовешь счастливой, но что нам был дождь,
что снег, что проспект Металлистов, когда у нас впере-
ди была репетиция с Райкиным.
В 60-м Райкин приехал в Одессу, мы ему опять по-
казали себя, и я видел, как на сцене тронулся Кац, как
он сошел с ума, что-то с ним стряслось, остановивший-
ся взгляд, самасшедший вид.
— Что с тобой? — спросил я заботливо-завистливо
как всегда.
— Астахов передал, что Райкин передал: завтра
прийти в санаторий Чкалова в одиннадцать утра.
Для человека, с трех раз не попавшего в низшее
цирковое, для человека, шесть раз посылавшего свои
фото в обнаженном виде в разные цирки страны с оп-
лаченным отказом, это перенести было невозможно.
И он сошел с ума.
Райкин добил его, дав ему арбуз и отпечатанное
в типографии заявление: «Прошу принять меня на ра-
боту…» Осталась только подпись, которую не было сил
поставить.
На первом этаже дома по улице Ласточкина был дан
ужин в честь великого и народного артиста РСФСР
Райкина. Наша самодеятельность приникла к окнам,
Ромын батька, футболист и партизан Аншель Кац, раз-
носил рыбу и разливал коньяк. Мать двоих детей Каца
сыпала в бульон мондалах, сосед по коммуне, район-
ный прокурор Козуб, в коридор от ненависти не выхо-
дил, ибо опять они здесь что-то затевают.
Райкин был нечеловечески красив — это он умел.
Песочные брюки, кофейный пиджак, платочек и сороч-
ка — тонкий довоенный шелк, и это при таком успехе,
и это при такой славе, и это у Каца дома, и это вынести
было невозможно, и мы молча пошли на бульвар
и молча пошли на работу. Особенно я. Я тогда работал
сменным механиком по портовым кранам и уже полу-
чал сто пять рублей.
В голове вертится фраза:
— Почем клубника?
— Уже шесть.
— Простите, вчера была пять.
— Я же говорю, уже шесть.
Первым сошел с ума Кац, вторым я. Я стал получать
его письма в стиле апреля 1960 года и с тем же право-
писанием. «И тогда сказал Аркадий Исаакович: 'Сей-
час мы едем прописываться', — и мы сели в большую
черную машину, не знаю, как она называется, и поеха-
ли в управление, и он сказал: 'посиди', и он зашел к ге-
нералу, а я совсем немного посидел, и он вышел и ска-
зал: 'Все в порядке', — и мы поехали обратно, и нас все
узнавали, и мы ехали такие щастливые».
Как мне было хорошо читать эти письма, сидя на
куче угля, прячась от начальства, и только один раз
пришло письмо вдвое толще, в том же библейском
стиле.
«И тогда он сказал мне: 'Завтра у нас шефский кон-
церт, может, ты попробуешь что-нибудь свое?' И я про-
чел твой монолог, и его хорошо принимали, и он ска-
зал: 'Мы включим тебя с этим монологом в избранное'.
Я посылаю тебе программку, посмотри там в глубине».
И только тут я заметил, что держу во второй или в тре-
тьей руке программу, развернул — и сошел с ума…
Что мне было делать на той куче угля, и каким же
я был, если б сказал своему начальнику Пупенко:
«Смотрите, вот программа Райкина, а вот моя фами-
