Узнал по глазам и по улыбке. Лицо неожиданного гостя было белым, на виске темнел шрам, зубы металлические, похожие на пули. Я спрыгнул наземь, прижался к серой шинели. Она была старой, неколкой, с запахом табачных листьев. Отец положил мне на плечо левую руку, правой не было — висел пустой рукав. На брезентовом ремне — фляжка в чехле, за спиной тощий вещевой мешок, какие я сто раз видывал у партизан. Сапоги старые, стоптанные.
Из-за дома выскочил Серёга, замер на месте. Улыбаясь, отец подхватил его уцелевшей рукой, высоко поднял. Под шинелью зазвенели медали…
Мать беззвучно плакала, силы покинули её, поскользнулась на лестнице, чуть не упала. Отец выпустил братишку, бросился к матери.
— Где же ты пропадал, почему не писал? — Мать обняла отца, опустила ему на плечо голову. — В плену был, в госпитале?
— Везде был, расскажу потом… Кто сруб ставил?
— Это из немецкого бункера… А стропила — сами…
— Комяга и сети целы?
— Целы, целы, только еле живы. Новые надо.
— Погодите, я сейчас…
Отец снял с пояса флягу, прошёл к роднику-кипуну за нашим садом, зачерпнул воды, пил долго, короткими глотками, будто парное молоко.
Потом взял топор, поднялся на сруб. И одной рукой работал он так же ловко, как двумя.
— Управимся быстро, дело привычное…
Мать пыталась рассказать о том, как мы жили, но отец отмахнулся:
— Потом, потом… Дай успокоиться.
Весть о том, что вернулся наш отец, за час облетела всю округу. Один за другим подходили взрослые, в стороне табунились мальчишки.
— Отец много чего привёз? — спросил у Серёги какой-то малыш.
— У-у, много. Два миномёта, ящик консервов и хлеба — целую буханку!
Словно по заказу, над полями стояли горы света. Давно не было такой тёплой погоды. Лучи солнца были как ладонь отца — ласковые, горячие.
Возле озера шла за плугом Матрёна Огурцова. Буланый трофейный мерин медленно плыл по пашне. Плуг был старый, обгоревший на пожаре. Рукоятки — держаки из гильз от противотанкового ружья. Мерин не хотел слушаться Матрёну, шёл тяжело и тупо.
— Дай-ка, попробую… — подошёл к Матрёне отец.
Усталая женщина охотно отдала вожжи. На лице её каплями росы горел пот…
Отец накинул вожжи на шею, крепко уцепился за левый держак. Почуяв мужчину, конь пошёл ровно, споро, и плуг глубоко вошёл в лёгкую тёмную землю. Когда стало жарко, отец сбросил шинель. Фляга покачивалась на поясе, и отец отпивал из неё глоток за глотком… А пашня растекалась что разлившаяся река.
Спать легли в новом доме, хотя в нём не было ни потолка, ни крыши.
Наутро меня разбудил треск мотора. Машина, мотоцикл, танки?.. Вскочил, бросился к выходу. По дороге, пыхая дымком, катился колёсный трактор. Острые его шпоры сверкали на солнце. За рулём его сидел молодой тракторист. Рядом с ним бился на ветру красный флажок.
Я вспомнил, что партизаны рассказывали про спрятанные в лесу тракторы. Значит, один уже откопали. У дороги с шагомером в руке стоял мой отец, его накануне выбрали бригадиром…
Впереди трактора бежали мальчишки. Всё было как в давний довоенный год. Вместе с трактором в деревню возвращалось что-то такое, что я не мог выразить словами.
