– Помилуйте, Тамара Георгиевна! Вы всегда чем-нибудь да недовольны! Не буду я в сотый раз переписывать в угоду вам! – бубнил он, но не очень уверенно.
– Переписывать не придется, не надо! Я сама все переменю, прямо сейчас, перед камерой. И вы увидите, как все получится хорошо, естественно, без ложных сентиментов, – спокойно произнесла Горская, направляясь в сторону декораций, изображавших лесное убежище беглянки.
Сценарист тяжело вздохнул и покорился. Его угрюмый вид говорил о том, что он наступил на горло своей музе в угоду капризной примадонне. Потом долго и утомительно репетировали, ссорились, опять репетировали. Сняли несколько дублей, да, кажется, неудачных. Миронова устала и разочарованно отошла. Рутина синематографа, его изнанка повергли ее в уныние.
И как это на экране все получается таким захватывающим и интересным?
Оля нашла детей, принесла корзину с едой, расстелила скатерть и усадила их на траве, неподалеку от места съемок. Когда пикник на природе подходил к концу, из кустов вынырнул ассистент режиссера и, задыхаясь, произнес:
– Вот вы где!
– А в чем дело? – удивилась Оля.
– Господин Огарков, наш режиссер, срочно вас, барышня, требуют!
– Да что такое-то?
– Пойдемте, пойдемте, вот тут мадемуазель Вера за братьями присмотрит. – И он почти силком потащил Олю за собой.
– Куда вы подевались? – прокричал режиссер. – Мне нужна одна девица, вот там, на заднем плане, ваша физиономия вполне подойдет. Ступайте, пусть вам переменят прическу!
Оля остолбенела. Она тоже будет сниматься в кино, ее лицо появится на экране, да еще рядом с самой Горской! О таком счастье она и мечтать не могла! Поэтому девушка решила не обращать внимания на бесцеремонность Огаркова. Быть может, у них тут так принято? В наскоро сколоченной дощатой гримерной ей быстро сделали какую-то невообразимую прическу, прилепили нелепую шляпку. Затем измазали лицо противным жирным гримом, отчего оно стало смуглым и блестящим. Оля с ужасом глядела на себя и не узнавала свое отражение. Когда она появилась на съемочной площадке, Горская, которая сидела на раскладном стуле и устало обмахивала себя веером, увидев ее, расхохоталась.
– Что мне теперь делать? – робко спросила новая артистка.
– Вам ничего особенного делать не надо, – сказал Огарков. – Стойте вон там, а когда Тамара Георгиевна пройдет мимо, улыбнитесь, поклонитесь слегка и смотрите ей вслед. Все ли понятно?
Чего уж тут не понять? Оля старательно улыбалась Горской раз пять или шесть, сколько сделали дублей, она не поняла.
Сама себе девушка показалась просто неотразимой в первой и последней роли. Потом, сидя в зале синематографа на Невском проспекте, она с нетерпением ждала этих кадров. И когда наконец узрела себя, то в первый миг даже не узнала. Что это за чумазая девица с глупой улыбкой? Какой нелепый вид, какой бессмысленный взор! И всего несколько секунд, а снимали чуть ли не полдня! Нет, Горская великая актриса! Как сложно оставаться привлекательной на экране!
На другой день предстояла съемка самого ответственного момента фильма, самой драматичной сцены – трагической смерти героини. Оля обратила внимание, что Тамара Георгиевна с утра углублена в себя, слегка грустна. Должно быть, входит в образ.
На сей раз гример постарался на славу.
Актриса была так бледна, с такими ужасными кругами под глазами, что, как говорится, краше в гроб кладут. Собственно, для этого и старались. Действие разворачивалось в декорациях, изображавших спальню героев. Коварный изменщик предал героиню и бросил ее на произвол судьбы. Несчастная страдает и принимает яд. Умирает в страшных мучениях и является любовнику в виде призрака. Сей призрак появляется на пустынной дороге, прямо под копытами лошади. Герой падает и разбивается насмерть. Порок наказан.
Для съемок своих сцен из Петербурга всего на пару дней прибывает и главный герой. Он еще не столь знаменит, как его партнерша, но участие в этом дуэте, несомненно, принесет ему славу. Он молод, красив и страшно самонадеян. Правда, для полной красоты ему не хватает пышности кудрей. Не беда, аккуратный паричок, водруженный на его плешь умелыми руками, – и вот уже глаз не оторвать. Только нельзя сильно головой трясти в угаре страсти или горячке погони.
Оля, еще не опомнившаяся от собственного дебюта, с возрастающим напряжением следила за Горской. Чувствовалось, что все участники процесса сегодня нервничают. Состояние духа Тамары Георгиевны невольно передавалось каждому, кто подходил к ней или говорил с нею. Даже вечно сердитый Огарков сегодня кричал меньше.
Наконец приступили. Застрекотала камера. Горская лежала на кровати, ее поза и лицо выражали крайнюю степень отчаяния. Вот она встала, стенает, терзает всклокоченные волосы, поводит по сторонам мутным взором. Оля почувствовала, что холодеет. Героиня медленно берет склянку с ядом, дрожащей рукой подносит ко рту.
Склянка падает, осколки разлетаются (рядом приготовлено еще несколько штук для дублей). Агония. Страшные конвульсии, стоны. Полное, абсолютное ощущение физического страдания. Оля замерла, у нее перехватило дыхание. Ведь Горская умирает, разве они не видят, что она на самом деле умирает! Боже! Отчего они не понимают! Последний вздох!
– А! А! Мамочка! – раздался душераздирающий вопль.
Это Вера стала оседать на людей, стоящих рядом. Камера прекратила стрекот.
Какое-то мгновение царила гнетущая тишина.
– Снято! – как-то смущенно буркнул Огарков и поспешил к примадонне.
Площадка взорвалась аплодисментами.
