при встрече с Мироновой.
Как-то в конце лета Оля снова навестила могилу Горской, на сей раз одна.
В тот день Вениамин Александрович тоже отправился на кладбище, потому как не посещал усопшую жену неприлично долго.
У могилы он увидел маленькую фигурку и рассердился, но, приблизившись, облегченно вздохнул:
– Это вы, Оленька? Слава Богу, а я подумал снова посторонние! Неприятно, знаете ли, горевать на людях, точно на сценических подмостках играешь роль безутешного мужа! – Он поклонился и поцеловал ей руку.
Девушка поспешно поднялась со скамейки.
– Конечно, Вениамин Александрович, я понимаю вас! – И она заторопилась уходить.
– Оля, не спешите. К вам мои слова не относятся! Вы же не посторонний нашей семье человек.
– Нет-нет, мне неловко вам мешать!
– Тогда подождите меня за оградой.
У меня экипаж, я отвезу вас домой, – предложил Извеков.
Оля согласно кивнула и медленно двинулась по дорожке. Ей очень хотелось оглянуться. Стоит ли он на коленях, плачет, поправляет цветы? Тогда, на похоронах, он был явно не в себе. Не мог говорить у могилы, суетился во время похорон, раздражался на детей, плакал.
Словом, не походил сам на себя. Это и понятно, такая потеря! Оля приостановилась, но устыдилась и быстро двинулась прочь с кладбища.
Извеков пришел через полчаса, и они тронулись домой.
– Вы теперь совсем перестали бывать у нас, – грустно заметил Вениамин Александрович.
Оля не нашлась, что ответить, и только вздохнула.
– Нет уж, милая, вы не вздыхайте, а вот сейчас и пойдемте!
– Прямо сейчас? – изумилась Оля.
– Да, именно сейчас! Я настаиваю!
– Но…
– Никаких «но»! – сердито прокричал Извеков и совсем другим тоном добавил:
– Вы были дружны с Тамарой, а мне так дорого все, что с ней связано!
Экипаж приблизился к дому, Извеков подал девушке руку. Положив свою ладошку в его раскрытую ладонь, она почувствовала его теплоту, пульсацию крови и вздрогнула. По ее представлениям, рука безутешного вдовца должна была источать могильный холод. Поднялись в квартиру.
Электрический звонок разнесся по безлюдным комнатам.
– Как, никого нет?! – в смятении воскликнула девушка. – А где же дети, где мисс Томпсон?
– Право, вы не поверите, но я ей-богу не знаю! – обескураженно пожал плечами хозяин дома. – Впрочем, это теперь частенько происходит. Да вы не стесняйтесь, не стойте на пороге, проходите и располагайтесь, где вам захочется!
Вениамин Александрович взял Олю под локоток и подвел к креслу в гостиной. Заходящее вечернее солнце последними длинными лучами шарило по паркету, словно ища что-то.
– Непонятна мне ваша робость, Ольга Николаевна! Ну что с того, что мы одни?
Дети, вероятно, скоро придут!
– Кажется, доселе такого не случалось, – продолжая испытывать неловкость, пробормотала девушка. – Впрочем, а что вы имели в виду, говоря, что это теперь часто с вами происходит? – спросила она, чтобы переменить тему беседы.
– А… – печально протянул Вениамин Александрович. – Это, знаете ли, неудобно и объяснять. Раньше, при жизни Тамарочки, я и не ведал, что творится за дверьми моего кабинета. Дети росли, как мне казалось, сами по себе, само по себе велось хозяйство, прислуга выполняла свои обязанности вроде бы как без особого надзору.
Словом, я был избавлен ровным счетом от всех суетных забот. Милая, дорогая жена так старалась уберечь мою жизнь от приземленного бытия, чтобы я мог свободно парить в небесных высях! А нынче что делается? Чуть свет – под дверьми крик, мальчики дерутся, разнимай, выясняй. Одному подзатыльник, другого в угол, оба в слезах, да и я тоже! Вера меня мучает, все требует внимания, придет в кабинет и сидит, или плакать без причины начнет, или нарядов вдруг несусветных требовать. Тут как-то мисс Томпсон, пунцовая вся, докладывает, что дочь моя теперь не ребенок, ей полагается иное бетье, надобно заказывать лифы, корсеты, панталоны и прочее. Я ей, мол, возьмите, сколько надобно, денег и закажите все, что считаете необходимым. Что я смыслю в подобных деликатных материях? Она же мне отвечает, если бы у девочки была мать, то непременно поехала бы вместе выбирать да примерять, это же целое событие, покупка нового белья и гардероба! Отец же, то есть я, мало уделяет дочери внимания. Она тоскует, дуется, капризничает. Пришлось убивать время, сопровождать их обеих по лавкам и магазинам. Но, к сожалению, гувернантка наша права, и для Веры это оказался настоящий праздник! Она давно не выглядела такой веселой!.. Теперь приходится вникать в каждую мелочь, в каждый пустяк! Считать каждую копейку, иначе оберут до нитки!
А счета, Бог мой, домашняя бухгалтерия – это кромешный ад! Деньги уплывают черт знает куда! Словом, жизнь моя превратилась в сплошной кошмар, бывает, что иногда по несколько дней не переступаю порога кабинета, не беру пера! А ведь для художника это болото, медленное умирание!
Вениамин Александрович расстроенно махнул рукой. Оля не заметила, как перестала смущаться. Она ловила каждое слово Извекова и недоумевала.
