Ильяс, опасаясь, что Фахреддин будет по-прежнему действовать неосторожно, решительно наказывал:
- Не следует поднимать шумиху из-за того, что эмир написал письмо халифу багдадскому. Мы и прежде знали о неискренней игре правителя Гянджи. Надо ждать, пока не выявится лицо нового правительства атабеков, - тогда и будем решать участь эмира Инанча.
Фахреддин проводил Низами до дома. У ворот они увидели хадже Мюфида.
Гаремный страж протянул Низами письмо и замер, склонив голову на плечо в ожидании ответа.
Письмо было краткое:
'Уважаемый поэт!
Прошу тебя прийти ко мне в часы после полуденного азана*, чтобы дать мне совет и указания по поводу написанного мною стихотворения.
______________
* Азан - призыв к молитве, провозглашаемый с минарета.
Гатиба'.
Было уже за полдень, поэтому Низами решил не заходить домой.
- Идите, я сейчас приду, - сказал он хадже Мюфиду.
Мюфид ушел. Низами спрятал письмо Гатибы в карман.
- Не знаю, как мне избавиться от этой авантюрной особы.
- Мы головы ломаем, как найти пути во дворец, а ты не хочешь идти туда, - заворчал Фахреддин. - Несколько дней назад я два часа упрашивал Себу-ханум передать Дильшад письмо. Тебе же они сами пишут и приглашают в гости. Как можно не пойти?
Упрек друга рассердил Низами. Он метнул на него недовольный взгляд.
- Ты послал письмо через Себу-ханум?
- Я не писал Дильшад ничего особенного, только сообщил, что получил ее письмо и мне передали все, что она хотела сказать.
- Я же говорил, чтобы ты не придавал значения полученному письму. Увеоен, это письмо - хитрость Себы-ханум. Зачем ты встречался с этой распутницей, зачем открыл ей свои тайны? Неужели ты недостаточно хорошо узнал ее за столь долгое время? Забыл, какие она устраивала проделки, когда ты любил ее? Она отнесет твою записку эмиру и докажет, что Дильшад посылает тебе из дворца письма. Твоя небрежность и неосторожность навлекут беду на голову несчастной девушки. Эмир Инанч жестоко накажет ее. Подобная неосмотрительность равносильна тому, как если бы ты сам явился во дворец и признался в ограблении халифского гонца Хаджиба.
Фахреддин молчал, чувствуя, что допустил промах.
- Если Себа обманула меня - конец ей! - сказал он тихо, подняв голову.
Низами положил руку на плечо друга.
- Убить - еще не значит исправить допущенную ошибку. Ты должен раз и навсегда усвоить, Фахреддин: основные качества героя - это осторожность и разум. Герой, не признающий осторожности, может очень скоро сломать себе шею. Большая безответственность - вручать судьбу народа в руки простака, не обладающего достаточной проницательностью. Подумай хорошо, как можно верить Себе-ханум, чьи лживость и авантюризм проверены и подтверждены сотнями примеров. Отныне не спрашивай у меня советов ни по личным ни по общественным делам, - ты не ценишь их.
Низами и Фахреддин расстались.
Пройдя немного, Ильяс обернулся и увидел, что Фахреддин задумавшись стоит на прежнем месте. Поэт поругал себя в душе: 'Не надо было говорить с Фахреддином так резко, ведь это мой самый искренний друг. Он готов пойти на смерть за любимого человека. Не следует оставлять его одного. Я уверен, в будущем Фахреддин сделается непобедимым, бесстрашным героем. Как можно было обидеть этого человека с сердцем льве?! Порой большая любовь даже умных и осторожных делает наивными, доверчивыми детьми'.
Всю дорогу до дворца эмира Инанча Низами думал о Фахреддине, раскаиваясь в том, что обидел его.
Гатиба-ханум приняла поэта в саду.
Подойдя к бассейну Низами увидел дочь эмира сидящей на мягком тюфячке, который лежал на большом дорогом ковре. Перед ней был лист бумаги, она что-то писала.
Заметив Низами, Гатиба поднялась придерживая рукой подол платья из зеленого атласа. При этом послышался нежный кочокольчиков, подвешенных к изумрудным браслетам на лодыжках ее белых изящных ног. Она указала на тюфячок возле себя.
- Садись, уважаемый поэт.
Низами сел. Гатиба тоже опустилась на свой тюфячок.
- Прошу прощения, я побеспокоила тебя. Но раз я знакома с поэтом, надо пользоваться этим знакомством, хотя бы спрашивать у поэта его мнение по поводу моих стихов. Я сочиняла стихи и прежде, еще до того, как мы познакомились. Теперь же наша дружба совсем окрылила меня, распалила мою страсть к поэзии. Уже несколько дней я тружусь над рубай и сегодня решила показать их тебе Мы вместе пообедаем, и ты познакомишься с тем, что я написала, - не ожидая ответа Низами, Гатиба положила листок со стихами перед собой на ковер и добавила: - Если поэт позволит, я прочту несколько четверостиший.
Низами кивнул головой:
- Пожалуйста, я слушаю.
Гатиба прочла:
Отрада и покой, вы привечали сердце,
Ни горем, ни тоской не омрачали сердце.
На торжище скорбей однажды побывав.
Разбогатела вмиг - не счесть печалей сердца.
О стройный кипарис, принадлежишь кому?
Молитвы шлю тебе, а ты творишь кому?
Все смотрят на тебя, любуются тобою,
А ты избрал кого и взор даришь кому?
Низами слушал внимательно. Когда Гатиба умолкла, сказал:
- Жаль, что Гатиба-ханум не была знакома с мастером рубай Мехсети-ханум. Она могла бы научиться у нее очень многому.
Гатиба приветливо улыбнулась.
- Уверяю тебя, как только Мехсети-ханум вернется на родину, я буду брать у нее уроки поэзии и музыки. Я мечтала об этом еще в Багдаде, когда училась там.
- Просвещенная женщина непременно должна быть знакома с музыкальным миром. А увлечение поэзией - это бесценный дар. Желаю, чтобы вы стали талантливой поэтессой и знаменитой музыкантшей.
Низами говорил, а Гатиба, глядя невидящими глазами в листок со стихами, сосредоточенно думала о чем-то.
Ильяс почувствовал, что дочь эмира пригласила его вовсе не затем, чтобы показать свои рубай, - была какая-то другая причина.
Наконец, Гатиба вскинула на гостя свои очаровательные черные глаза.
- Если бы ты мог заглянуть в мое сердце, - сказала она, - ты узнал бы, как глубоко и искренне я люблю поэтов, особенно поэта Низами. Эта любовь так сильна и благородна, что я желаю: пусть каждый мужчина будет поэтом, а каждая девушка - почитательницей поэзии. Это-счастье и честь. Но как трудно удостоиться столь великой чести!
Поэт порадовался возвышенным мыслям девушки.
- Мир - это доброе соперничество и соревнование, - сказал он. - Можно подумать, природа именно потому сотворила людей и швырнула их на арену жизни. Среди людей почти нет таких, которые бы не обладали даром, пусть небольшим, какого-либо искусства, в которых не жило бы стремление к победе. Даже у глупцов и безумных есть рвение к первенству. И у пехлеванов, наделенных физической силой, и у героев, рожденных с бесстрашными сердцами, и у купцов, обладающих большим или малым богатством, и у людей, носящих в себе свободолюбивый дух, есть подобные мысли, то есть мысли о первенстве. Каждый из них может быть назван человеком творчества, ибо он вынашивает в себе такие мысли, стремится претворить их в жизнь. Я хочу сказать, что рвение, страсть - это залог победы. Если Гатиба-ханум вынашивает в себе
