очков нет, горба тоже... Нормальный парень: сто восемьдесят три сантиметра рост, физически развит, недурен собой, умный и добрый, как сказала однажды Помела. Но у меня нет 'ста пятидесяти'. Даже 'пяти' нет поэтому-то я сидел в кресле перед камерой, в которую предстояло войти, чтобы получить хоть что- нибудь.
Оба дегенерата, соседство которых навевало оторопь, уже вышли, потрясая в воздухе паспортами со штампами 'два'. Они возбужденно смеялись, и понятно отчего, ведь был на свете кто-то, имевший в графе 'предрасположенность' печатку с гордой цифрой 'один'.
За мной вышел лысый мужчина. На белом халате у воротника приклеилась случайная бумажка.
- Простите, - сказал я, протянул руку и снял ее. Лицо мужчины, словно от оскорбления, побледнело, он отстранился и сухо бросил:
- Пройдемте.
Началась обычная процедура. Меня усадили в кресло - оно обхватило, утопило в себе. Свет в камере погас, лишь смутно белела матовая поверхность табло. Я знал, сначала они проверят коэффициент 'три', потом 'два', а затем, если мне никакой не достанется, то и 'один'.
Шло время - табло оставалось бесстрастным.
Казалось, прошло минут пятнадцать - двадцать, обычно машина справляется гораздо быстрей. Должно быть, сейчас попался особенно сложный случай и она никак не могла решить, определять ли меня в уборщики мусора на городской свалке или отправить землекопом в лагерь для умственно ограниченных.
На табло так ничего и не появилось, свет вспыхнул, пришел довольно озадаченный лысый мужчина, нажал кнопку, кресло выпихнуло меня, и я оказался рядом с ним.
- Вы лишены коэффициента, - сказал он недоуменно, словно сам не мог в это поверить. - Уходите.
Вот так я и оказался на улице.
Все-таки я принадлежу к числу изрядных редкостей. Таких, должно быть, крайне мало, не больше, чем тех, кто набирает баллы от 'ста пятидесяти' до 'двухсот'.
Я вспомнил, что знал о 'счастливцах', получавших в Центре самый низкий коэффициент - 'один'... Ни одно из благ цивилизации с этого момента не коснется их. Родители обязаны отречься от таких детей, как от непотребных чудовищ, никто не предложит им крова и не накормит. Все, что они могут, добывать пропитание нищенством. За малейшее нарушение общественного порядка, что другим стоит штрафа, их ждет одно наказание - газовая камера, после которой тело их сожгут и прах развеют по ветру.
Одиннадцать лет нам прививали презрение к тем, ниже которых я оказался... Ещё недавно я вместе с большинством наших ребят недоумевал, зачем обществу такие люди, не приспособленные ни к чему, - выродки человечества. Каждый из них - это же отрицательная мутация. Нужно, в целях гуманности, как только выяснится их неприспособленность ни к чему, как слепых котят, незаметно их усыплять. А родителям таких запрещать иметь детей, а если дети уже есть, запрещать тем жениться или выходить замуж. Я искренне возмущался мягкости, бесхребетности существующих порядков, не вытравляющих это зло решительно и с корнем.
За семнадцать лет я ни разу не подал нищему из соображений принципиальных...
Большинство моих приятелей поступали так же. Мы попросту не замечали их... Но нас возмущало, находились такие, кто кидал им монетки, на них нищие покупали хлеб и, должно быть, кое-что кроме него, питались, катались, в общем, как сыр в масле.
Первую монетку я бросил нищему сегодня... Пришла в голову мысль: он-то в чем виноват?.. В чем виноват я - разве кого-нибудь обидел, сделал плохо, разве нарушил закон или был худшим учеником в классе?.. Почему какая-то глупая машина вольна решать мою судьбу? Ведь я - живой, а она обыкновенная железка? Почему в конце концов мы слепо доверяем и подчиняемся ей, набору ящиков, раскинувшему щупальца по цивилизованному миру?
Никогда не слышал о тех, кого машина лишила коэффициента. Но можно представить, что уготовила она им, если участь тех, кто все-таки получил 'единицу', настолько печальна.
До дома оставалось недалеко, когда прямо передо мной, нарушая правила движения, приземлился небольшой аэролёт. Из него выпрыгнули двое мужчин и с озабоченными лицами кинулись ко мне. Один встал сзади, другой цепко схватил меня за руку.
- Вы Нино Мискевич?
- Да, - ответил я и дернуя руку, пытаясь освободиться.
- Предъявите документ.
- Отпустите, кто вы такие?
Тот, что стоял сзади, залез во внутренний карман пиджака и вытащил мой паспорт.
- Он, - услышал я довольный голос.
- Пройдёмте, - потянул меня первый.
- Куда, что вам нужно?
Они втолкнули меня в аэролёт, тут же захлопнулись дверцы, и он взмыл вверх.
Я не мог прийти в себя от неожиданности.
Один незнакомец занял место пилота. Другой сел рядом, полуобняв меня, не выпуская моих рук. Так поступали с преступниками. Что я мог натворить, раз со мной так обращались?
Аэролёт поднялся над городом так, что тот стал теряться в серебристой дымке, и, прижав меня к сиденью, ринулся куда-то вперед. Высота неимоверная, так высоко запрещалось летать частным машинам - я стал догадываться, в чьи руки. попал.
Неужели мной заинтересовалась Служба Преследования?
- Джо, большая удача, мы вовремя перехватили парня, если бы он успел смыться, нам бы здорово нагорело.
- Да, - ответил другой, - вечно в центрах не читают инструкций.
- Куда вы меня везете? - не выдержал я. - Что вам нужно?
- С тобой не разговаривают, парень... Ты и так причинил нам массу хлопот, вздумай ты смыться, мы бы все равно должны были тебя разыскать... Приказ начальства. Лысый из Центра получит своё - в инструкции ясно написано: о каждом, не получившем квалификационного балла, нужно незамедлительно сообщить куда следует, а самого выпускника задержать до особого распоряжения.
- Сколько таких, как я?
- Много будешь знать, рано состаришься. Лучше сиди смирно и не рыпайся. Говорят, от таких, как ты, всего можно ожидать.
Я замолчал, откинул голову на прохладную спинку кресла. Я лихорадочно соображал, куда меня везут и чем это может кончиться.
По всему выходило, ничего хорошего получиться не могло.
Вспомним еще раз о тех, у кого 'единица', - их можно ударить, избить никого не накажут. Наоборот, окружающие будут взирать на бившего с сочувствием - раз он так поступил, значит, так нужно.
Я где-то слышал, что нищих иногда отлавливают, чтобы проводить на них особо опасные эксперименты, связанные с риском для жизни. Может быть, и я предназначен для подобного?
В таком случае, дела плохи...
Как затравленный заяц, я вжался в кресло - изо всех сил стараясь успокоиться.
Главное - не запаниковать, паника - безумство, тогда перестаешь соображать и творишь глупости. Позволить себе роскошь делать глупости в моем положении я не имел права.
Аэролёт стремительно несся вперед. Я попытался прикинуть его скорость, но этого не потребовалось, стоило взглянуть за спину пилота - индикатор показывал полторы тысячи километров в час. Солнце сияло слева под прямым углом, значит, мы двигаемся на юг. Прикрыл глаза, пытаясь представить географическую карту. Это удалось. Подсчитать на глазок время полета просто. Выходило, минут через десять - пятнадцать мы должны пролетать над самым большим заповедником на Земле - 'Терра Фе'.
В заповеднике, среди дикой природы, разыскать беглеца невозможно. В тот момент я не думал, что идея, пришедшая от отчаяния в голову, безрассудна. Она казалась единственно возможным выходом. Не хотелось становиться кроликом в каком-то эксперименте.
- Парень, ты не заснул? - толкнул меня сидевший рядом.
- Нет, - ответил я сквозь зубы.
