почернелый, весь в трещинах, словно церковный купол изнутри - резцы не меньше, но на петрушку из 'Слейд' он ни капли не похож.
Несмотря на неизменный отпечаток улыбки на пухленьком лице, Таня никогда не смеялась, и я собственно так ни разу и не услышал каков он 'танин смех'. О котором грустит Рубашкин на 'Original Kasatchok Party'.
Хохотали в комнате - Ольга Кобылянская и еще одна Люда; о ней Клыкадзе как-то заметил, что у нее 'Жопа под мышками'. Ольга Кобылянская с выжженными в вафельный цвет волосами тоже смахивала на участника какой-нибудь глэмовой группы с коротким названием. Шрам от ожога выше запястья можно было принять за выколотого дракона - в гостиной холостого Клыкадзе царил привычный полумрак.
Сам хозяин восседал на автомобильном сидении прямо на полу, над его головой за стояк отопления была засунута табличка со столба - череп, кости адамова голова. Ею пользовались, как совком, во время редких в этом доме генеральных уборок.
'Опа! Мэнсон прилез', - одобрительно произнес Клыкадзе. Коры у него не снимали, и я сразу прошел в комнату, чтобы поздороваться со всеми, кто там был. Кобылянская сама поцеловала меня - она не принимала меня всерьез. Люда протянула для рукопожатия руку, и я шлепнул ее по ладони, как меня учил Танага. На тот момент я был еще слишком трезв, чтобы желать прикосновения женщины.
'Дерни за пальчик', - попросил Клыкадзе ласково, по-детски лукавым тоном. Я подчинился, и он, вставая, громко навонял. Гости знали эти привычки Клыкадзе. Я вынул две бутылки 'Таврiського', достал из-за ремня боббину и пошел в прихожую, чтобы повесить свое безобразное пальто. Там, у гигантского партийного зеркала, я обнял мягкого Дэйва Хилла, и, не целуя, прижал к груди. Хилл не сопротивлялась, она также относилась ко мне, как к подростку.
Когда я воротился в комнату, где хозяин закатывал монстэр-болл, пленка, но не моя, уже переползала с катушки на катушку, гонимая толстым роликом магнитофон, со снятой верхней панелью и фасом филина на откинутой орешниковой крышке, был двенадцатой моделью 'Днепра'. Я знал, что на нем установлен выточенный специально ролик для девятнадцатой скорости. Что-то сексуальное, обостряющее экстаз, было в этой модификации, сродни легендарным шарикам, вживляемым под кожу полового органа чуть-ли не всеми местными факирами - наладчикам, сапожникам, Ляме-массажисту, даже одному зав.постановочной частью: 'Блесна-залупа', - припомнил я название нового рисунка неугомонного в то время Азизяна и сразу повеселел. Согласно толкованию Азизяна, на такую именно блесну директор школы и ловит в Гандоновке учителя физики - Окуня! Под рисунком лиловели четыре строки:
- Шумел камыш, Семенов гнулся,
А окунь, блядь, в параше дулся.
Ритм этих слов, поэтическая речь Азизяна - это дивный фанк Вальпургиевой ночи, когда пневматический Козерог овладевает нимфой на Хортице per vas nefendum, и ее влажные бедра, обращенные к мерцающему небу, покрываются лунным загаром: Твинкль - так зовут нимфу, погрузившую губы в зеленый бархат мха у подножия дуба, чьи листья не щадят никого:
Пошла запись. Сначала мужские голоса, внахлест один на другого, объявили: 'Ladies & Gentlemen (Лэйз`эн дженэмн), зи Роулин` Стоунз' много раз подряд. Потом, мне не нравятся рогатые обороты типа 'врезали', 'грянули', когда речь идет о протеже западных политиков с рожами, поросшими седой дрисней. Короче, потом под вступление 'Джампин Джэк Флэш' Клыкадзе мне поднес ко рту стакан холодного вина.
'Бухни, тебе будет хорошо, Мэнсон', - сказал он ласково сквозь очки. И я стал выпивать, наклоняя стакан до тех пор, покамест темное стекло его дна не сокрыло для меня жопу 'жопы подмышками', дающей прикурить Дэйву Хиллу.
'Знаешь, Хилл, почему джинсы называют 'джинами'', - спрашивал, поблескивая мне окулярами, как Граучо Маркс, Клыкадзе у Дэйва Хилла. Дэйв Хилл, молча улыбаясь, помотала головой.
'Потому что они крепкие и 'джинов' хорошо держат', - пояснил Клыкадзе. Мы рассмеялись на пару, потому что любили плоские шутки.
Клыкадзе налил мне еще стакан. Стоунзы заканчивали 'Литтл Квини' хвалу тринадцатилетним хорькам. Как обнажается все-таки ничтожество при выступлении живьем: Мы собирались бухнуть, но в дверь обратно позвонили. 'Это Страх наверно прилез', - предположил Клыкадзе и Дэйв Хилл пошла открывать.
- Какая у нее жопка, - Клыкадзе обнял меня за талию.
- Да, - шепнул я, провожая взглядом синюю с кокеткой задницу Дэйва Хилла.
На ней были простые брюки из синей ткани. Все мы были слишком бедны, чтобы позволить себе джинсы. Простейший пример экономического неравенства в советском обществе.
Страх! Это уже не кличка, а фамилия у человека такая - труба. Вместо Страха, однако, вернулась Ольга Кобылянская с бутылкой мятного ликера. Она успела свалить сразу после моего прихода, когда я мыл руки.
- А ну шо ты там прынес, Гарык, чи как там тебя, Мэнсон, - спросила она, имея ввиду, что записано на моей ленте.
- 'Мад', 'Раббитс', Линси Де Поль, Шу-Вадди-Вадди, - перечислил я с расстановкой, точно зная, что все это ей не надо. - Я манал слушать эти нудные группы с вещами на целую сторону типа хиппов, Чикаго, Эмерсона, добавил я потише, обращаясь в основном к хозяину дома.
- Это, наверно, класс! - обрадовалась Кобылянская и стала сматывать Роллингов Клыкадзе.
Почувствовав комфорт, я выпил свой второй стакан таврийского портвейна. Ожидая кайф, закурил 'Опал'.
- Гарик, а почему тебе не нравятся серьезные группы? - это был голос 'жопы под мышками'.
Она мне ужасно нравилась, эта полугорбунья. Возможно, на самом деле анаморфная. Freak.
'Потому что они всем нравятся, слишком многим: студентам, комсомольцам, которых надо вешать, взрослым пидорасам, жидкам из муздрочилища', - хотел добавить я, но вспомнив, как демонстративно ушел от Клыкадзе после обрушенного тем на Леву Шульца каскада расистских оскорблений (Лева сел жопой на бутылку с пивом и раздавил ее), промолчал.
- А, вот так, - потупилась с усмешкой 'жопа'. - Жаль, а то у меня есть с собой классная книга про них.
- 'Музыка Бунта', - еще мрачнее отчеканил я, глядя на светильник без лампочки, похожий на планету Сатурн.
- Откуда ты все знаешь?
Она явно внимательно смотрела телепостановку по пьесе Д.Б.Пристли 'Опасный поворот'. Довольно смелую и кишащую намеками историю о прогнивших англосаксах. Александр Дик - так звали актера, которому было разрешено играть гомосексуалов, если они были людьми Запада. Я увидел его впервые в 'Портрете Дориана Грея'. Cute. Удачная помесь Дуайта Фрая и Петера Лоррэ. А в 'Опасном повороте' он играл питурика, женатого на испорченной Бетси - ее играла другой мой идол, Валаева. Похожая на Мэриэнн Фэйтфул и Бюль Ожье. Ее порочно-кукольную манеру копировала Нэнси-'война миров', от которой я в свою очередь и слышал про 'Музыку Бунта'. А Нэнси 'Музыку Бунта' показывал один маленький востроглазый блондин по кличке Нью-Йорк, похожий на засушенного Роберта Планта, которого вовремя не засушили. Я даже точно знал, что это за издание. Это было уже второе дополненное издание советского гея- международника Феофанова - первое появилось еще в 69-ом году и называлось 'Тигр в гитаре'! С черно- белыми фотками. Желтая обложка. Единственная книга, спизженная мною. Вернее, я взял ее в библиотеке и не вернул, заплатив потом три рубля. Из этого вовсе не следует, что я совсем, как поет Алеша Димитревич, 'не занимался тайными вещами'.
Она извлекла книгу из дамской сумочки в форме обезглавленной пирамиды. Еще раз я увидел ее зад в пошитой из бордовых и фиолетовых клиньев юбке, звенья короткого позвоночника проступили через полотно белой блузки. Обложка нового издания тоже была желтого цвета. Возможно, это был тот самый экземпляр, что Нэнси видела у 'Нью-Йорка'. Улыбнувшись друг другу мы направились в спальню Клыкадзе рассматривать 'Музыку Бунта'.
'Мэнсон, - Клыкадзе остановил меня, вытянув ногу, - вещи ты принес весь пиздец (этимология этого выражения прослеживается крайне трудно. Те, кто им пользовались, сами не в состоянии объяснить его смысл. Возможно изначально оно звучало как 'аллес пиздец'), воздушная психоделия, это клево!' Я понял, о
