башлык. Побелевший палец застыл на спусковом крючке. Дешево жизнь отдавать не собирался.
Ворон, топтавшийся на снегу чуть ли не в трех шагах от застывшего человека, молча взлетел и уселся на близкой сухой вершине. Он еще надеялся на поживу.
С двух сторон мы схватили браконьера за плечи. Кожевников выхватил винтовку. И тогда пленник открыл глаза. Туманно глянул на нас и обмяк. Потерял сознание.
По сухим веткам пихты застучал кинжал Телеусова. Чиркнула спичка. Снег полетел в стороны. Почти у самых ног Лабазана занялся костер. Лицо Алексея Власовича преобразилось. Сейчас оно выражало только жалость и сострадание к человеку, хотя этот человек чуть не убил его.
Пока огонь разгорался, мы усиленно растирали снегом руки, лицо, грудь пленника. Но очнулся он только в тот момент, когда я нечаянно тронул его ногу. Раздался долгий стон. Лабазан резко дернулся и опять свалился без памяти.
- Легче, Андрей! - с досадой прикрикнул на меня Телеусов.
Глоток водки привел браконьера в чувство, он уже более осмысленно глянул на каждого из нас и гортанно проговорил:
- Нога...
Мы видели его ногу. Открытый перелом бедра, почерневшая, неживая ступня. Гангрена. Сколько времени прошло с того момента, когда он вылетел из седла? Три дня? Четыре? Какую же силу воли надо иметь, чтобы уползти за десять верст от места катастрофы?!
Узкое, орлиное лицо Лабазана, грязное, темное от копоти и щетины, в короткой черной бороде, загорелось больным румянцем. Коченея на морозе, он тем самым как бы сдерживал естественное развитие гангрены. Костер, растирания и водка вернули к жизни его тело, и заражение крови ускорилось.
- Где твой приятель? - прогудел над ухом умирающего Кожевников.
- Проклятый гяур бросил меня! - неожиданно окрепшим голосом произнес Лабазан. - Аллах да проклянет неверного и потомков его!
- Кто, кто? - торопил Кожевников.
Лабазан не ответил. Он в упор смотрел на меня.
- Ты хотел моей смерти? - спросил он. - Но смерть сама была рядом с тобой...
- Ты стрелял в меня у ручья? - Теперь я допрашивал Лабазана.
- Моя пуля не проходит мимо. К ручью не ходил. За деньги не убиваю людей. - Он говорил туманно, непонятно.
- Кто же, кто стрелял?
Лабазан закрыл глаза. Не хотел говорить.
Догадка осенила меня. Схватив Лабазанову винтовку, я передернул затвор. Браконьер встрепенулся, поняв этот маневр по-своему. Он поднял голову, и в горящих глазах его я вдруг заметил гордую радость. Он жаждал смерти, достойной воина. Он думал, что я убью его. И с радостью принял бы смерть.
Выстрел раздался. Вскинутая вверх винтовка дрогнула, затвор открылся. Я поднял выпавшую гильзу и осмотрел пистон. Вмятина была точно в центре. Не из этой винтовки стреляли в меня.
- Что же ты, хранитель домбаев? - насмешливо спросил Лабазан. Стреляй! Пошли мне пулю в сердце. Я убил за свою жизнь пятьдесят шесть... Не промахнулся бы... Я могу еще... - Речь его сделалась невнятной, глаза подернулись тоской.
- Давай его на носилки, - почему-то шепотом заторопил Алексей Власович. - Похоже, бредить зачал. Быстро, ребята!
Коней мы поставили на расстоянии сажени друг от друга. Телеусов привязал к седлам две длинные жерди. Между ними Кожевников проворно и ловко натянул бурку, потом плащ. Лабазану стало совсем плохо, он тяжело дышал, то и дело закрывал глаза, но, когда Алексей Власович наклонился к нему и спросил, как ехать к пещере, сумел объяснить. Мы подняли браконьера на импровизированные носилки. Боль в ноге он, похоже, уже не чувствовал. Кони гуськом тронулись через лес, я вел своего Алана позади, время от времени ощущая на себе горячечный, быстрый взгляд лезгина, жизнь которого кончалась без нашей на то вины. Впрочем, мысли такого рода были здесь лишними: не отомсти сама природа, то же самое сделали бы мы.
Кожевников нашел чуть видную тропу, она зигзагами шла наверх. Лабазан лежал головой вперед, умиротворенный, смирившийся с неизбежным. Он уже понял, что враги его не надругаются над ним, не бросят на съедение лисам.
Пещера открылась за густой можжевеловой зарослью - узкий, черный лаз в гору.
- Здесь? - спросил Телеусов.
- Нет, - слабо ответил Лабазан. - У старой сосны есть другая пещера, там я похоронил друга, русского. Там оставьте меня, здесь по ночам бродят тени убитых быков...
Оба егеря ушли искать пещеру Белякова. Мы с Лабазаном остались с глазу на глаз. Я подошел ближе.
- Доволен, джигит? - через силу спросил Лабазан. - Ты ведь шел убить меня?
- Я шел прогнать тебя, убивающего зубров. Мы хотели, чтобы ты ушел. Но мы могли убить тебя, ведь ты уже поднял руку...
- Зачем тебе домбаи?
- Они под защитой людей. Их очень мало на земле. Без нашей защиты они пропадут. Все до единого.
Лабазан как-то странно смотрел на меня. Не понял. Звери существуют для охоты - эту истину он знал с детства, впитал с молоком матери.
- Я тоже мог убить тебя, - тихо сказал он. - Из-за домбая... Ты не боялся смерти, такой молодой... Ты странный гяур. Ты смелый человек. У тебя смелые друзья. И сильные враги.
- Кто?..
- Я связан словом...
Вернулись егеря. Лабазан едва шевелил губами. Потом затих. Лицо его бледнело, какая-то странная синева наплывала со лба на щеки. Нос заострился.
Мы переглянулись. Кончается.
С носилок снимали уже мертвое тело.
А еще через час, оставив грешника в каменном склепе рядом с другим таким же грешником, мы вышли к сосняку у входа, посмотрели на светлое небо, на деревья, уже сбросившие с веток старый снег, и поняли, что вокруг жизнь, весна, а то, что произошло нынче, вот только что, - это печальный эпизод, горький случай, избавивший нас от тяжелой необходимости самим наказать врага Кавказа. Ведь мы охраняли жизнь в горах всей своей совестью, призванием, хотя и называлось это службой. Егерской службой.
Молча пошли к жилой пещере браконьера, осмотрели ее. Покойник довольствовался малым. Грязноватая постель, пробитая в камне печь, бурдюк с вином, много патронов, ножи, несколько выделанных ремней, запасная бурка и другая одежда. Копаясь в куче стреляных гильз, которые лезгин по- хозяйски собирал, я с удивлением увидел две блестящие, новенькие: пистоны у них были пробиты сбившимся на сторону бойком!
Вот оно, доказательство. Тот, кто жил с Лабазаном в последние дни, кто бросил его в ущелье, тот и стрелял в меня у ручья. Это его гильзы. Из его винтовки.
- Может, останемся, покараулим сообщника? - неуверенно предложил Телеусов.
- Он сюда не вернется, - сказал я. - Он убежден, что Лабазан погиб. Зачем идти на место преступления? Ведь бросить человека в таком положении это все равно что убить самому.
- Неужто Семен? - вдруг воскликнул Телеусов.
- Семен был дома, в Псебае, - пробасил Кожевников. - Гулял у соседей с песнями-плясками. Ему можно гулять, он теперича при делах.
Винтовку Лабазана я приторочил к сумам. Особенная винтовка: на замусоленном, почерневшем ложе ее были вырезаны ножом пятьдесят шесть продолговатых зарубок.
3
Весна поднялась в горы.
Лес в Умпырской долине стоял тихий, напоенный прорвавшимся наконец солнцем, надежно загороженный хребтами от северных ветров. Теплый воздух съедал ноздреватый снег. Стволы кленов и дубов обсохли, понизу вокруг них вытаяли воронки. Вербы и осины на берегу Лабенка заголубели от
