свойственные 'Тамерлану Великому'.
Непосредственным откликом на 'Фауста' была пьеса Грина 'Монах Бэкон и монах Бэнгей', посвященная злоключениям ученого-чародея. Однако пьеса Грина лишена трагизма и, в сущности, неглубока. Философско-психологическая драма, основанная Марло, получила развитие (правда, утратив богоборческую направленность) в творчестве Шекспира и, прежде всего, в 'Гамлете'.
Произведения второго периода, в особенности 'Мальтийский еврей' и 'Эдуард II', были использованы в народном театре во всем объеме их проблем и драматических средств. Несомненно, что образ Шейлока в 'Венецианском купце' Шекспира многим обязан образу Вараввы. Трагический фарс, где злодей выступает и как разоблачитель и является центральной 'пружиной' действия, нашел замечательного интерпретатора в лице Джонсона - автора 'Вольпоне' и 'Падения Сеяна'. Варавва стоит первым в ряду многочисленных 'макиавеллистов' английского театра XVI-XVII веков.
'Эдуард II' во многом близок развивающемуся в 90-е годы жанру драматических хроник. Шекспир, который создал все лучшее в этом жанре, обязан также 'Эдуарду II' (точнее, образу Мортимера Младшего) и замыслом образа Ричарда III в одноименной трагедии.
В первый период творчества Марло были созданы наиболее значительные его произведения. В них Марло вступил в области, которые и впоследствии были доступны лишь немногим исключительно одаренным художникам. Тамерлан и Фауст - не только открытия колоссальных положительных потенций личности; в этих образах открылись огромные разрушительные силы, заключенные в человеке: перспектива ожесточения, одичания сильной личности, подавления его воли и свободы других людей; открылась перспектива губительного конфликта человека с самим собой под непреодолимой тяжестью враждебных ему сил. Легенда о Фаусте стала 'найденной' формой, в которой выразились наиболее сложные внутренние проблемы европейской интеллигенции последующих эпох - через оптимистическое толкование Гете к трагизму 'Доктора Фаустуса' Манна. А Тамерлан? Гете, как и Марло, придал восточный облик чертам западного героя. Его Тамерлан - набросок характера наполеоновского склада, в котором Гете видел воплощенное движение истории, сверхличное начало, соразмерное лишь силам природы. Поэтому Тамерлан Гете несет в себе прежде всего идею исторического прогресса, которым оправданы бесчисленные жертвы.
Но не плачь, из их печали
Мы веселье извлечем.
Разве тысячи не пали
Под Тимуровым мечом?
Однако для людей середины XX века в 'восточно-западном' комплексе, каким литературная традиция сделала образ Тамерлана, собственный исторический опыт выдвигает на первый план не гетеискую идею, не пафос утверждения личности, а зловещие черты насилия и самоистребления.
Трагическое в пьесах Марло, отражая противоречия эпохи, вместе с тем неразрывно связано с личной судьбой поэта. 'Totus mu ad us agit histnonein' ('Весь мир лицедействует') - эта надпись над входом в знаменитый театр 'Глобус' передает острое ощущение современниками Шекспира и Марло драматичности эпохи. Марло наравне со своими героями принял участие в этой драме, и его гибель приобрела более широкий и значительный смысл, чем факт личной биографии. Поэтому эпитафией и герою и автору звучат для нас заключительные слова Хора в 'Трагической истории доктора Фауста':
Побег, взраставший гордо, отсечен
И сожжена ветвь лавра Аполлона...
