Так я и жила на этой странной ферме – полубандитской, охраняемой со всех сторон, но хуже себя от этого не чувствовала. Уж я-то знала, что мне здесь ничто не угрожает. Ведь я сестра хозяина – Великого Антуана, как его здесь называли.
– Я так рада, что встретилась с вами, Антонио.
– Мы стали совсем другими?
– И да, и нет… Понимаешь, когда я рассталась с тобой, тебе уже было девятнадцать. Ты просто не мог сильно измениться. Но вот Луиджи… Его трудно узнать. Вам, наверно, тоже не верится, что я – Ритта.
– Ты стала совершенно другая.
– Лучше или хуже?
– Мне безразлично, какая ты. Ты – моя сестра, и я люблю тебя, какой бы ты ни была.
– Ты все такой же. Все так же веришь в святость кровного родства.
– Не только верю. Я еще и соберу всю нашу семью по кусочкам. Хочу в один прекрасный день увидеть всех детей Джульетты Риджи вместе.
– И Джакомо с Розарио? Они же пропали.
– Ты глупа, Ритта. Пропали? Они живы, как и мы. И так же хотели бы встретиться с нами, как и мы с ними. А еще – вернуться в Тоскану…
Он обнял меня за плечи с непривычной нежностью, погладил мои волосы.
– Тоскана! – прошептала я, взволнованная его словами. – Я стыжусь сама себя, Антонио. За все эти годы я даже не вспоминала о ней. – Ты – просто удивительный, ты все помнишь. А я забыла.
– Гм, судя по всему, у тебя не было другого выхода.
– Антонио, ты правда так считаешь?
– Ты была слишком мала, Риттина. Тебе попался суровый папаша. У нашей матери были довольно скверные вкусы, если она открыла объятия такому негодяю.
– Не говори так. Понимаешь, я забыла не только Тоскану, но и тебя, и всех-всех… Ты должен знать, насколько это далеко от меня. Я теперь француженка. А Тоскана… это только сон, причем сон не всегда приятный.
– Да, бывало, что на обед нам доставались только капустные кочерыжки.
Я крепче прижалась к нему, с радостью сознавая, что он – мой родной любимый брат. Теперь у меня есть родня… Есть защита, опора, надежда.
– Знаешь, Антонио, – вдруг вырвалось у меня, – я все-таки думаю возвратиться во Францию.
Он повернул ко мне лицо и грозно сдвинул густые брови.
– Что ты говоришь?
– Я думаю вернуться во Францию, только попозже, когда Жанно немного подрастет, – торопливо проговорила я.
– Немного – это, надеюсь, не меньше десяти лет?
– Нет, что ты! – воскликнула я испугавшись. – Года два-три.
– И думать об этом забудь. Никуда ты не поедешь.
– Нет, поеду, – упрямо сказала я. – Ну, Антонио! Я ведь молода. Неужели ты думаешь, что мне приятно жить в этой глуши, где никто меня не видит?
– Меня не интересует, приятно тебе или нет. Ты будешь жить здесь, на ферме Пьомбино, до тех пор, пока мы не решим перебраться в Италию. Да и кто тебя должен видеть? У тебя есть сын, этого достаточно.
– Ну да! – воскликнула я, по-настоящему испугавшись. – Я не желаю здесь жить. Я хочу домой, во Францию. Я красива, мне хочется, чтобы меня любили, а ты заставляешь меня сидеть на ферме и гладить тебе рубашки!
Я впервые поняла, что не в силах жить в Пьомбино даже ради Жанно. Ну, первые два года еще куда ни шло. Но потерять здесь пять или десять лет жизни – это катастрофа!
– Не говори мне такого, Антонио! Я поеду во Францию. И ты не смеешь мне этого запрещать… Да я себе даже жизни здесь не представляю! Я аристократка, привыкла жить в роскоши и совсем не хочу отвыкать от этого!
Я видела, что Антонио взбешен, и поднялась с крыльца, стараясь успокоиться. Не хватало еще, чтобы мое волнение передалось малышу.
Луиджи влетел во двор на взмыленном жеребце, словно проскакал сто миль без передышки. Бросив поводья негритенку, он направился к нам. Ему сразу стало ясно, что мы повздорили.
– Снова спорите? – с легкой усмешкой спросил он. Антонио сплюнул, круто повернулся и ушел в дом, ничего не ответив.
– Он не хочет отпускать меня во Францию! – возмущенно сообщила я. – Это просто безумие!
– Не сердись, – сказал Луиджи, осторожно принимая у меня из рук ребенка. – Смотри, какой чудесный малыш! Ты не должна волноваться, чтобы не испугать его.
– Я понимаю, но… Антонио сегодня просто невыносим!
– Да, он со странностями. К нему надо привыкнуть.
