– Ах, как страшно! – проговорила я. – Просто мороз по коже. Мы еще посмотрим, кто кому сумеет досадить…
Я пожала плечами и, скомкав бумажку, бросила ее в кусты. Гнев принца казался мне таким смешным и далеким.
– Куда приказано меня отвезти, Жак? – спросила я, обращаясь к кучеру. – На Вандомскую площадь?
– Да, мадемуазель. – Жак довольно кивал головой. – На Вандомскую площадь… Говорят, до свадьбы вы будете жить там. А уж после венчания переберетесь на площадь Карусель. Там для вас и вашего мужа новый особняк построили.
– Ты видел его, Жак?
– Кого? Вашего мужа?
– К черту мужа! Я имею в виду особняк.
– Еще бы, мадемуазель. Нынче на рассвете возил туда письмо принца. Такого особняка ни у одной дамы в Париже нету.
Через три часа мы были в Париже. Проезжая мимо Пале-Рояль, карета внезапно остановилась, и я услышала громкие крики, брань и женский визг. Огромная толпа, вышедшая из рабочего предместья Сент- Антуан и перебравшаяся на правый берег Сены, теснила ряды гвардейцев. Маркиз де Лафайет метался из одного конца в другой, нещадно пронзая бока лошади шпорами.
– Что здесь происходит? – спросила я, осторожно приподнимая занавеску, и тут же в испуге отшатнулась: камень, брошенный кем-то из толпы, едва не попал мне прямо в лицо.
Сборище вопило, орало, стонало, страшными голосами требовало чего-то, потрясало поднятыми вверх кулаками.
Стекло из разбитой рамы посыпалось мне на платье, и когда я стала стряхивать его, то оцарапала руку до крови.
– Эй, мадемуазель, с вами там ничего не случилось? – крикнул мне Жак.
– Все в порядке! Но что же нам делать? – отвечала я, стараясь перекричать гул толпы.
– Не знаю, мадемуазель! Здесь нам, видно, не проехать!
– Жак! Постарайся подозвать сюда генерала Лафайета, он нам непременно поможет!
Генерал Лафайет подъехал, гарцуя на арабском жеребце, и сокрушенно развел руками.
– Прошу прощения, мадемуазель! В Париже тридцать пять тысяч одних безработных, не считая голодных и раздетых!
– Отчего же вы не примете меры?
– Какие, мадемуазель?
– Ну, пообещайте им что-нибудь! Пообещайте им работу, еду, одежду, наконец…
– А кто выполнит эти обещания, мадемуазель?
– О народных волнениях надо непременно известить короля, сударь! Я уверена, его величество обо всем позаботится.
– У короля нет денег, мадемуазель. Он уже столько обещал, что ему не верят. А эти люди – они уже хотят расправы.
– Так случилось потому, что королю ничего не известно. Его величество очень добр. Если бы он знал, что эти люди доведены до отчаяния…
– То послал бы для усмирения черни Гогела или вашего отца, которые не церемонились бы, как я, а применили бы картечь, а не уговоры.
– Что за чушь! Король никогда не проливал крови.
– Кто знает. Все еще впереди.
– Неужели эти люди действительно голодны? – произнесла я. Мне было трудно представить это.
– Иначе бы они не бесновались подобным образом.
– И кто же будет решать эти вопросы, сударь? Ведь король, по-вашему, уже ни на что не способен.
Генерал Лафайет задумчиво и тихо произнес:
– Решить все это смогут только Генеральные штаты.
Я хмыкнула. Этот орган власти представлялся мне удивительно старым. Придуман он еще в начале XIV века королем Филиппом Красивым – Боже, когда это было! – а в последний раз созывался в 1614 году, при Людовике XIII.
– Генерал, не лучше ли известить о случившемся маршала де Бройи[8] или мэра Парижа?
– Они так же хорошо знают об этом, как и я. И все же вам необходимо как-нибудь проехать. Я позову солдат.
Он отозвал из небольшого отряда, сдерживавшего толпу, несколько швейцарских гвардейцев, и они выстрелами в воздух заставили бунтующих слегка расступиться. Прокладывая дорогу моей карете прикладами, они позволили Жаку провести лошадей сквозь толпу и выехать на более свободное место. Шум демонстрации оказался позади, и я вздохнула с облегчением.
