3 мая, в день святого духа, король принимал депутатов в Версале – сначала духовенство, потом дворянство и, наконец, третье сословие. Каждая когорта депутатов произносила приветственную речь, но, поскольку обычай прежних времен требовал, чтобы буржуа, приветствуя короля, стояли на коленях, то решили, что приветственная речь от третьего сословия не будет произнесена.
4 мая по Версалю разнеслись звуки церковного благовеста. Никогда еще этот город не видел таких людских толп – кроме депутатов и двора сюда притащился, кажется, весь Париж. Люди сидели на крышах, высовывались из окон, используя любую возможность, чтобы поглазеть на то, как двор отправится в собор Нотр-Дам-де-Версаль на торжественную мессу – слушать «Veni creator spiritus».[21]
Версальский двор, вероятно, в последний раз демонстрировал свой блеск и роскошь. В десять часов утра королевский кортеж выехал из дворца. Впереди в алых ливреях мчались пажи, а за ними – сокольничие, держа птиц над головой. После этого показалась золотая карета короля, влекомая лошадьми в золотой сбруе и с яркими султанами на головах. Солнце сверкало в прозрачных окнах кареты, за которыми виднелся профиль Людовика XVI и лица еще двух принцев – графа Прованского и графа д'Артуа. За королевской каретой бодро гарцевали герцоги Беррийский и Ангулемский, сыновья графа д'Артуа, – самому старшему из них еще не было четырнадцати. Радостный крик «Да здравствует король!» потряс бескрайние толпы людей. И те же люди мрачно молчали, когда вслед за королем проследовала карета Марии Антуанетты с принцессами. Таким же молчанием были встречены и остальные экипажи, в которых ехали прочие королевские родственники, придворные дамы и аристократы.
Кареты остановились возле церкви. Когда вышли все, в глаза бросился странный контраст: дворянство в нарядах, расшитых золотом, с серебряными галунами и высокими перьями на шляпах, алые сутаны кардиналов и сиреневые одежды епископов, а рядом – больше тысячи человек в подчеркнуто черных нарядах, освеженных лишь белыми галстуками и огоньками зажженных свечей, которые они держали в руках. Это были буржуа, третье сословие. Они стояли обособленно, вели себя холодно и сдержанно, лица у них были мрачны.
Странное охлаждающее впечатление производили люди, похожие больше на судей, чем на депутатов. Впрочем, все обошлось без потрясений. Две тысячи человек спокойно прошли между рядами блестящей французской и швейцарской гвардии. Звучали барабаны, сияли мундиры и, если бы не духовное пение священников, все было бы похоже на военный парад.
Правда, когда проходила Мария Антуанетта, кто-то нарочно стал кричать: «Да здравствует герцог Орлеанский!» – прославляя имя ее врага, и подобное публичное унижение на секунду отразилось на лице королевы бледностью и растерянностью. Она быстро взяла себя в руки и ни единым словом не дала понять, что оскорблена.
Все это мне чрезвычайно не нравилось, но я снова вспомнила это, потому что вокруг только и говорили на эту тему. Мадам де Ламбаль с презрительным смехом вспоминала черные одежды буржуа, которые находила чудовищными, и подшучивала над их манерами и высокомерием. Ее речь обогащалась язвительными замечаниями, которые делали другие дамы. Принц де Ламбеск рассказывал о недавних беспорядках в Париже, связанных с именем хозяина обойной фабрики Ревельона.
Все началось еще вечером, 25 апреля, когда по Сент-Антуанскому предместью разнесся слух, что фабрикант Ревельон «дурно говорил» в квартале святой Маргариты. «Дурно говорить» – это, разумеется, дурно говорить о народе. Слух был ложный, как ложны были и сплетни о том, что фабрикант собирался снизить жалованье своим рабочим до 10 су. Тут же раздались призывы: «Это изменник, бежим к нему, подожжем его имущество, вырежем всех его домочадцев!» И все это – против человека, который сам в прошлом был рабочим, который последнему своему служащему не платил меньше 25 су в день, который всю прошлую жестокую зиму даром кормил три сотни человек.
Два следующих дня шайки собирались с мыслями, а в понедельник пришли в движение. По улице Сен- Северен двигалась такая толпа, вооруженная дубинами, что нельзя было пройти обыкновенным прохожим. Был ограблен дом друга Ревельона, селитровара, разбита его мебель и украдены 500 луидоров. Только к полуночи скопище грабителей было разогнано. Но уже через несколько часов, утром 28 апреля, движение преступников возобновилось и усилилось. Целые улицы оказались в руках этих шаек, а их главари трижды посылали в Сен-Марсо вербовать людей для подкрепления. Любой прохожий, встретившийся им на пути, присоединялся к толпе, силой или добровольно – под страхом поднятых дубин и воинственных возгласов.
Другая толпа у ворот Сент-Антуан останавливала кареты, возвращавшиеся с ипподрома, и, принуждая дам выйти из экипажа, заставляла их кричать: «Да здравствует третье сословие!» Но о каком третьем сословии шла речь? Бесчинствами занимались самые отъявленные мерзавцы, подонки общества, одетые в лохмотья и без конца тянущие водку. Они-то и разгромили дом Ревельона, предварительно разогнав отряд гвардейцев числом в тридцать человек. Украдена была даже живность с заднего двора, а мебель сожжена на трех кострах. Устав от грабежей, негодяи пробрались в подвалы и стали пить вино, а когда вино кончилось, они принялись за краски, а также лак и прочие жидкости, которые приняли за вино.
Против толпы выступила пешая и конная гвардия, встреченная градом черепицы и камней. По этой причине и был открыт огонь. С грабителями удалось справиться только с помощью пушки. Но и потом, после подавления беспорядков, остатки недобитых банд пытались разграбить другие дома и вламывались в булочные и колбасные лавки на улицах Сантонж и Бретань.
– Ах, этот грязный сброд, – с отвращением сказала Изабелла де Шатенуа, выслушав рассказ принца де Ламбеска. – Он бесчинствует не только в Париже. Весь Версаль – и тот заполонен чернью.
Ее слова словно прорвали то недовольство, которое доселе сдерживалось. Посыпались возгласы:
– Вы только посмотрите, кто находится при дворе.
– Во дворце толпится четыре тысячи каких-то незнакомцев, которых раньше и к воротам бы не подпустили. Меня шокируют их манеры и их произношение…
– Откуда они собраны? Я устала от подобной толчеи.
– Это невыносимо! Если так будет продолжаться, нам всем придется уехать, чтобы не быть рядом со всяким сбродом.
Офицер из охраны короля незаметно приблизился ко мне и, наклонившись, прошептал на ухо:
– Тысяча извинений, сударыня. Король зовет вас.
– Король? – Я удивленно поднялась. – Меня?
– Да, мадам.
