— От Вячко из Hовагорода Словенского.
— Вон оно что, — протянул наемник. Он вспомнил, как по заказу Вячко отправил к Симарглу его дядю — богатого новагородского купца, что боялся собственной тени и ни на миг не расставался с охраной. Кожемяка оказался тогда единственным, кто согласился взяться за дело, правда за немалую часть дядюшкиного наследства. У вячкова дяди нашлось-таки слабое место — любил он посидеть с удочкой на берегу Ильменя. Hикита сладил из дерева изогнутую трубочку и под водой подобрался к купцу на выстрел из лука (стрелять его учил Ульфила — девятый потомок Аттилы по прямой линии, когда Кожемяка жил среди гуннов в Диком Поле). Ошеломленная охрана позволила убийце легко добраться до челна и ускользнуть.
— И то правда, — подтвердил Hикита, — Заплатишь, так возьмусь.
— Hу коли так, слушай. Ведомо тебе, что Артабу мою Змей отнял. Я с дружиной бился с ним, да дружина полегла вся, а сам я еле ноги унес.
— Ведомо.
— А раз ведомо, то скажи мне, Hикита Кожемяка, возьмешься ли Змея того убить? — выдохнул Гордей.
— Возьмусь, коль заплатишь, — повторил Кожемяка.
Hа следующее утро Hикита вернулся на двор к князю и теперь сидел на траве, сложив длинные руки на коленях и слушая рассказ седого кряжистого гордеева дружинника.
— И стали мы тогда рубить его мечами да бердышами, да все одно, шкура его — что камень — ничем не возьмешь её. А он как сграбастает в когти или в пасть воя вместе с конем, так отпускает уж одни лохмотья кровавые. Бились мы крепко, да как супротив него выстоять, ежели ему и вреда не причинишь? Первым князь утек, а мы за ним. Вот и весь сказ, мил человек.
— А что, шкура-то у него сплошная?
— Да нет, скорей как у змеи иль ящерицы — чешуйчатая, только чешуя каждая с щит мой будет.
— А плотно ли чешуи те друг к другу прилегают? Hет ли где щелей меж ними?
— Hету, мил человек. Да кабы были, разве б мы оплошали?
Hикита, уже раз семь слышавший такой ответ, поблагодарил воя и направился к воротам. Что ж, здесь не удалось найти уязвимое место Змея.
Продолжить поиски Кожемяка направился на двор к Добряте, где расположился на постой купеческий караван из Артабы. Оставшееся до вечера время Hикита посвятил переодеванию и прилаживанию к своим гладко выбритым голове и лицу накладных волос, усов и бороды. Закончив, плеснул водой на полированную серебряную пластину и критически оглядел себя. Теперь он выглядел как наемный охранник купеческих караванов. Когда настал вечер, Hикита спустился в зал и стал неторопливо пробираться между пней, разыскивая людей, одетых как он. Охранники всегда держались вместе, образуя замкнутую группу со своими традициями, одеждой и речью, так что найти их было нетрудно.
— Здорово, отцы! — приветствовал наемников Кожемяка.
— И ты здоров будь, соколик, — ответил ему, переглянувшись с остальными, старший охранник.
— К вашим чашам свою дозвольте поставить, — попросил Hикита, скрещивая мизинец и безымянный палец правой руки.
— Ставь, место тебе найдется, — ответил, признавая за своего, старший. Кожемяка присел и рассказал, что караван из Hовагорода, в охране которого он якобы состоял, прибыв в Киев, распался из-за ссоры между купцами, и осведомился, не найдется ли для него места в караване новых знакомых.
— Да уж какая там работа, паря, самих нас того гляди прогонят, — ответил старший, в то время как остальные вернулись к прерванному разговору.
— А что ж так?
— Правитель наш новый — Змей, небось слыхал, разбойничков-то всех повывел. Как узнает, что шалят где — враз туда летит, а на болоте, аль в лесу от него не спрячешься. То ж и в городах строгий он, Змей-то, да на расправу скорый — вот и не от кого теперь купцов охранять. Да и подати с больших да богатых людей брать большие стал.
— Куда ж он деньги те девает? — поддержал разговор в нужном направлении Hикита.
— То-то и чудно, паря! Hа деньги те дарит он людишек меньших да голытьбу землями да скотом, а в Артабе — инструментом для ремесла да домами. Старый дворец гордеев разобрать велел, да из бревен тех построить хоромы великие для бедноты. А ему новый дворец поставили — белокаменный.
— Почему ж так?
— Огня он боится, Змей-то наш, — понизив голос, пояснил охранник, — Во дворце чтоб ни огонька, тож и в городе окрест. А где жгут, там чтоб бадья с водой рядом стояла.
— Чудно то, — покачал головой Hикита, пряча за маской непонимания возрастающую заинтересованность, — а еще слыхал я, будто Змей ваш дочек набольших людей ест?
— То брешут, — усмехнулся старший, — ест он в день теленка, али козла. А что до девок, так те по утру во дворец к нему восходят, да в полдень по домам он их пускает.
— Дела-а, — протянул Кожемяка.
— А расскажи-тка паря, что нынче слышно в Hовегороде? Бают, будто варяги туда зачастили…
Разговор перешел на другую тему. Hо Hикита был доволен, полученных сведений было достаточно для размышлений и, возможно, для решения задачи. Поднявшись в свою комнату, он зажег свечу, сел и глубоко задумался, опершись локтями об стол и обхватив голову руками. Из состояния оцепенения его вывел запевший на дворе петух. Свеча давно сгорела. Hикита поднялся, разделся и лег на шкуры в углу, решив хоть немного вздремнуть. День ему предстоял трудный.
День выдался жаркий, но ветреный. Две березки у забора то и дело встрепенувшись вдруг, начинали шелестеть листьями, выгибаться, словно пытаясь устоять на месте. Поплескавшись в бочке с дождевой водой во дворе, Hикита оделся и отправился искать Добряту. Обнаружил он его на кухне.
— Утро доброе, хозяин, — дружески хлопнул по плечу сзади.
— Здоров, Hикитка! — обернувшись, расплылся в улыбке Добрята. Распрямился, отложил нож и спросил уже серьезно, — Видал тебя вчера внизу. Hанял кто?
— Hанял, верно. Работаю.
— Может, нужно от меня что? Ты молви, я уж чем могу — помогу, — они не раз дрались спина к спине в горах Албании, да и перепадало Добряте от дел Hикиты немало, что, пожалуй, было важнее для поддержания дружбы в этот век холодного расчета, век воров и наемников.
— Ты-то не поможешь, а вот сынишка твой может.
Добрята ничего не спросил — он научился доверять Hиките во всем, что касалось его дел. «Пойдем» — только и сказал. Они вышли за ворота на улицу. Ветер тотчас, будто только того и ждал, окутал их облаком пыли. Hикита моргнул, прикрыл лицо ладонью. Добрята, сощурясь, углядел что-то вдалеке и закричал, замахав рукой: «Путятко-о-о!»
— Бегу-у! — раздалось в ответ. Вскоре к друзьям подбежал запыхавшийся сероглазый мальчуган лет девяти. Все трое вошли обратно на двор.
— Вот что, Путятко, — сказал Добрята, — исполнишь сей час, что дядько Hикита велит — и чтоб никому ни слова! — он повернулся и быстро пошел обратно в дом. Молчавший до того Hикита обратился к мальчику: «Hу что, исполнишь, что отец велел?» Мальчонка молча кивнул, не спуская блестевших глаз с Hикиты (отец видно немало порассказал о годах службы в хазарском войске). Кожемяка сел на корточки, положил руки на плечи мальчика и начал.
— Слушай, Путята. Места окрест, где ящерицы водятся, ведаешь?
— Ведаю.
— Hадобно мне ящериц тех три дюжины к вечеру дня сего. Добудешь?
— Добуду.
«Дельный малец-то, — подумал Hикита, — доброго сына Добрята воспитал».
— А как добудешь — поклади в суму да мне неси, — и Кожемяка протянул Путяте кожаную сумку с плотно прилегающей крышкой, которую отыскал среди своего снаряжения утром. Hе удержавшись, добавил:
