Монстреле, Матье д'Эскуши и Жорж Шателлен — ставили настоящий талант на службу династическому величию того, кому служили. Хороший поэт Шателлен, хроника которого дошла до нас лишь частично, еще пытается быть непредвзятым. Этого нельзя сказать о епископе Жане Жермене, чья «Liber virtutibus» — не более чем идеализированный портрет лучшего из государей. Наконец, современный историк предпочтет менее масштабные труды, авторы которых внимательней к жизненным реалиям и к изнанке внешней пышности: таковы рассказы дипломата Жильбера де Ланнуа или герольда Жана Ле Февра, прозванного Золотым Руном.
В то время, когда рыцарство уже не всегда совершало подвиги на полях сражений и в основном придавало больше представительности рыцарским орденам принцев, а также вдохновляло авторов популярных романов, в большей или меньшей степени воспроизводивших сюжеты романов Круглого стола, каждый принц стремился приобрести талантливого хрониста, который бы фиксировал его великие деяния и в то же время воспевал величие его двора. Тем самым принц вступал в ряд легендарных героев. У Карла Орлеанского был Гильом Кузино, у Людовика Бурбонского — Жан Кабаре, у Иоанна Алансонского — Персеваль де Каньи, у Гастона де Фуа — Гильом Лезёр.
Здесь история почти смыкается с биографией. Завершением этого процесса станет труд Коммина. Еще в начале века «Книга деяний маршала Бусико» и «История Карла V» Кристины Пизанской вошли звеньями в литературную цепочку, никогда не прерывавшуюся и идущую от Жуанвиля через Герольда Чандоса и Кювелье. «Хроника Артура Ришмона» Гильома Грюэля — яркий пример неполного и пристрастного произведения. Если бы не интеллектуальные достоинства автора, то же самое можно было бы сказать об истории Карла VII, составленной епископом Тома Базеном с целью вознести образ короля, внимавшего советам Тома Базена, и соответственно принизить Людовика XI, сославшего епископа. В рассказе Тома Базена, работе поздней и полной скрытой полемики, больше можно почерпнуть из его соображений по посторонним поводам, чем из свидетельств, которые он приводит в поддержку своих взглядов.
Не забудем о человеке, писавшем только для себя и близких. Как «Парижский горожанин» в качестве очевидца описывал жизнь столицы в беспокойное военное время, так рыцарь Жан де Бюэй, адмирал Карла VII в конце войны, в «Юнце», написанном с целью практического приобщения молодых дворян к военному искусству и военной морали, описал походную жизнь такой, как испытал ее на себе, и изложил свои представления о благородстве воина. Эта иносказательная книга, занимающая промежуточное место между историческим и педагогическим жанрами, имеет ценность как честное свидетельство, где даже искажения отражают менталитет автора. Таких людей, как автор книги «Юнец», непохожей на систематичные работы герольдов Берри и Золотого Руна, были тысячи: Бюэй не сознавал себя свидетелем истории.
Le livre des faicts du bon messire Jean Le Maingre, dit Boucicaut, marechal de France et gouvemeur de Gennes//Nouvelle collection des memoires pour servir a l'histoire de France. Joseph-Franfois Michaud et Jean- Joseph Franfois Poujoulat. Paris: [s. п.], 1836. 1ere serie. Tome second.
Итак, полсотни этих историографических трудов составляют основу наших знаний о фактах, их развитии, их взаимосвязи. Надо добавить несколько крупных произведений по политической теории, важность которым придает как роль, которую они играли в принятии решений главными действующими лицами, так и представление об изменчивости взглядов и об умонастроениях, какое они дают.
Главной работой этого жанра во времена Карла V было «Сновидение садовника», стихотворная аллегория, где давалось определение властям, соперничающим за воздействие на христианское общество, и источникам власти суверена, равно как и критериям легитимности публичной власти. Идеи, всплывающие здесь в диалоге клирика и рыцаря, имена которых автор не пожелал назвать, — это идеи, которыми руководствовались Карл V и его Совет. Заботы, которые можно увидеть за этими рассуждениями, — точное отражение тех, которые занимали умы людей, занимавших какие-либо ответственные посты во Франции 1376 г. Позже гуманист Никола де Кламанж вложил в свой трактат «Разрушение церкви» весь опыт сделанных ошибок и всю надежду на спасительные реформы. Поколением позже были даны другие формулировки того же идеала, когда епископ Бовезийский Жан Жувенель дез Юрсен составил длинный памфлет «Достопочтенные отцы в Господе…», приготовив его для сорвавшейся сессии Генеральных штатов.
Среди огромного числа выучеников схоластики особое место следует выделить великому богослову Жану Жерсону, который часто выражал глубинные чаяния народа, уставшего от игр принцев. Напротив, пристрастность Жана Пти не должна побуждать историка отказываться от обращения к памфлетам, подбор аргументов в которых ясно отражает политические и религиозные принципы одной из партий. Оба автора сходятся в желании спасти единство церкви, и «Жалоба Церкви», написанная автором «Апологии тираноубийства», любопытным образом перекликается с трактатом «О схизме и папстве», который в то же время обнародовал Жерсон.
Со времен «Сновидения садовника» Франция пережила много драм, и договор в Труа заставил
