их не считая и щедро угощал друзей. Но разве его «положение» короля не предполагало этого?
Он не был фанатиком размахивания мечом и безутешным адептом некоего анахроничного рыцарства, каким его с удовольствием будут изображать, высмеивая орден Звезды и клеймя тактическую анархию в битве при Пуатье. Но этот кабинетный человек со слабым здоровьем, депрессивный и всегда испытывавший тревогу, периодически испытывал противоречивые влияния и иногда выражал нежелание быть марионеткой какой бы то ни было клики. Это был государственный деятель, но деятель неуклюжий. Королю Иоанну было трудно балансировать между знатью, с которой его связывало все воспитание и от которой отделяли все политические интересы, и советниками, в той же мере карьеристами, сколь и разумными людьми, нередко выходцами из парижского делового бюргерства, которое знать неустанно обличала.
Царствование началось со взрыва, который объяснялся атмосферой ожидания измены, в какой жил двор Филиппа VI, но драматический характер которого в достаточной мере демонстрирует импульсивность нового короля.
Вспомним о коннетабле Рауле де Бриенне, столь досадно попавшем в плен в 1346 г. под Каном во время беспорядочного бегства, очень мало походившего на оборону. Бриенн уже четыре года находился в Англии, и за это время его сторонники успели собрать деньги на выкуп. Он вернулся ко Дню всех святых 1350 г., и новый король, возвращавшийся с миропомазания, как будто встретил его с радостью. Поражение — не позор, и Бриенн, безуспешно, но с честью, выполнил свой долг. Он вновь занял свое место при дворе, причем одно из первых.
Тем больше было удивление, когда через несколько дней парижский прево Александр де Кревкёр арестовал Рауля де Бриенна прямо в Нельском дворце, в присутствии короля. Время было позднее. Арестанта заключили под стражу в одном из покоев.
Ни о каком процессе не было и речи. На следующий день Иоанн II во всеуслышанье поклялся, что не заснет, пока жив коннетабль. Ночью вызвали палача. Следующим утром, на мостовой Лувра, Бриенну отрубили голову.
Окружение короля было ошеломлено. Бароны во главе с герцогом Бурбонским присутствовали при казни (многие считали: при убийстве) одного из них и готовились к худшему. В народе, где страха было меньше, каждый выдвигал свою гипотезу в зависимости от мнения о новом короле. Одни уверяли, что коннетабль замыслил сдать англичанам, чтобы оплатить выкуп за себя целиком, свою крепость Гин. Это был сюжет измены, подкрепленный поступком Жоффруа д'Аркура. Говорили также об измене в другом смысле, и льежский хронист Жан ле Бель с удовольствием изложил то, что французы ни за что на свете не стали бы записывать: Бриенн заплатил головой за преступную любовь к французской королеве.
Другие твердили, что король просто охотно пошел навстречу амбициям своего тогдашнего фаворита Карла Испанского, чьему немедленному назначению коннетаблем никто не удивился.
Этот принц, потомок изгнанной ветви королевского дома Кастилии, родился безземельным и сделал себе состояние благодаря безупречной верности герцогу Нормандскому, с которым они играли вместе в юности. Он был хорошим рыцарем и имел красивую внешность. Он происходил от Людовика Святого. Впрочем, исключительным милостям, которыми Карл пользовался, не было никаких объяснений. Те, кто мог не стесняться в высказываниях, вообразили, что причины этого были скандальными. Итальянец Джованни Виллани говорил о «разнузданной» любви; Фруассар изобразил коннетабля рыцарем, которого король «жестоко любил».
Бриенны были в родстве со всем христианским миром. Родственная солидарность для рыцарей была не пустым словом. Также как и верность.
Сеньоры и бароны Франции, из линьяжа коннетабля и прочие, были жестоко изумлены, получив эти вести, ибо считали графа верным и достойным человеком, лишенным всякой трусости.
Иоанн II спаял своих противников в единый фронт последней ошибкой: Карлу Испанскому, уже получившему графство Монфор-л'Амори и женившемуся на богатой наследнице, дочери Карла Блуаского, он сверх того дал графство Ангулем, то самое, которым в свое время были вынуждены довольствоваться Эврё в обмен на Шампань. Иначе говоря, Валуа во второй раз обделил Карла Наваррского.
Тот в свое время уже, скрепя сердце, согласился на обманную сделку, женившись на дочери короля. Принцессе было восемь лет — дети у нее должны были родиться еще нескоро. Обещанное приданое было значительным, но Карл не получил ничего. Ангулемское дело стало последней каплей: Карл Злой поклялся отомстить фавориту.
В результате люди Наваррца оказались в одном лагере с союзниками Бриенна. Политическая карта прояснялась, и не в пользу Валуа.
В таком контексте потерю Гина было невозможно считать случайной. Иоанн Добрый оставил графство Гин, только что конфискованное у Рауля де Бриенна, себе. А в начале 1352 г. Париж узнал, что англичане заняли замок Гин, одну из самых подходящих крепостей, чтобы прикрыть Кале. Внезапное нападение? Измена? Этого не знали и не узнают. Французы выразили протест папскому легату: нарушено перемирие. Английский губернатор Кале возразил, что перемирие не нарушено, просто купили дом…
Карл Испанский не довольствовался тем, что сколотил состояние, — он начал проявлять дерзость. И король, и он сам считали, что обеспечили себе поддержку Наваррца по той единственной причине, что последний теперь был зятем своего венчанного кузена. Тем самым они забыли, что брак с дочерью французского короля ничего особого не принес королю Наварры, и без того принцу крови, которому вполне внятно разъяснили несколько лет назад, что во Франции женщины не передают корону. Наваррец не чувствовал никакой признательности за жену-ребенка, которую ему дали.
Мир был непрочным. Коннетабль разрушил его, когда открыто набросился на младшего брата короля Наварры, Филиппа. Ненависть, которую таили все, внезапно обнаружила себя. Французский король был вынужден вмешаться во избежание поножовщины. Филипп Наваррский удалился с угрозами на устах.
Через некоторое время, когда Карл Испанский был в Нормандии, близ Легля, братья Наваррские, следившие за ним, внезапно напали на него с небольшим отрядом. Коннетабль спал в гостинице безо всякой охраны. Наваррцы умертвили его и удалились. На трупе насчитали восемьдесят ран. Это было 8 января 1354 г.
В Париже эта весть произвела сенсацию. Знатные бароны на цыпочках покинули двор. Дело принимало плохой оборот. Как и партия Аркура, связанная с Наваррцами в легльском деле, партия Бриенна плохо скрывала радость. Но соображения осторожности предписывали удалиться. Одного коннетабля обезглавили, другого убили — об этом следовало задуматься каждому, укрывшись за стенами собственного замка с подъемным мостом наготове.
Ответный удар короля не заставил себя ждать. Одна маленькая армия заняла некоторые земли графства Эврё, другая демонстративно двинулась в Наварру. Графы д'Арманьяк и де Комменж разорили бы Наварру ради удовлетворения короля Франции, а то и ради собственной выгоды, если бы граф де Фуа не устроил диверсию, напав в свою очередь на графство Комменж. Пиренейские княжества охватило смятение. Оно не улучшило политического положения в Париже.
Узнав, что Карл Злой ведет переговоры с Черным принцем, старшим сыном короля Англии, Иоанн Добрый встревожился. В 1346 г. натерпелись достаточно страха, чтобы все начинать вновь. Наваррец на самом деле предложил свои нормандские замки королю Англии и сообщил английским гарнизонам в Бретани, что в Нормандии они будут желанными гостями. Возникла еще более серьезная угроза для Валуа, чем после отступничества Жоффруа д'Аркура.
Король Иоанн догадывался, что в этой авантюре он довольно одинок. Он с удовольствием принял предложения о посредничестве со стороны двух как минимум сомнительных лиц. Одним из них был Робер де Лоррис, крупный парижский бюргер, из тех, о ком было известно, что они, вроде Пьера дез Эссара, торгуют чем угодно, в том числе и своим влиянием. Робер де Лоррис был камергером короля и одним из его людей, которым можно было поручить что угодно. Он был также зятем Пьера дез Эссара, а тем самым и свояком некоего Этьена Марселя, чья звезда тогда восходила над парижским горизонтом. Другим оказался бывший адвокат, юрист с живым умом, с непомерным честолюбием, говоривший пылкие речи, — Робер Ле Кок, в то время епископ Ланский. Один интриган, другой демагог, но интриган и демагог высокого полета —
