bonne fin), вызвавший много толков. Несмотря ни на что, парижане чувствовали себя в изоляции. Многие тянулись к дофину, то есть были склонны проявлять лояльность. Но сохранялся страх, что вернутся злоупотребления, растраты, спекулянты. Те, кого выраженное стремление к реформам толкало на сторону Этьена Марселя, плохо представляли, куда он их ведет. Сам Робер Ле Кок уже толком не знал, что ему выгодней, с тех пор как король Наваррский в какой-то мере вышел из игры. Правду сказать, у Карла Злого хватало причин для сдержанности: Марсель его ревновал, парижане недолюбливали, дофин ненавидел.
Магистры Парижского университета сочувствовали городу и Наваррцу, но сознавали нечеткость как политической программы реформаторов, так и притязаний короля Наваррского.
Что касается Штатов, которые снова заседали в январе и феврале 1358 г., то они вотировали налог без малейшего энтузиазма. Зато они откликнулись на новые волнения: в стране нарастало беспокойство.
Настоящее равновесие страха возникло, когда «меняла-слуга» — независимый меняла, но не мастер — убил прямо на улице Нёв-Сен-Мерри казначея герцога Нормандского, тоже менялу. Возможно, это был внутрицеховой конфликт, но он тотчас принял политическую окраску. Дофин велел ночью арестовать убийцу, который укрылся в церкви Сен-Мерри, и повесить. Это вызвало гнев епископа — как потому, что было нарушено право убежища в церкви, так и потому, что забыли о его полномочиях судьи в этом деле. Убийцу сняли с виселицы и устроили ему церковные похороны. До сих пор все было достаточно обычно: о праве судить труп спорили не впервые. Новой была немедленная реакция Бюргерского двора. Купеческий прево вступился за убийцу не потому, что тот был бюргером, — убитый был таким же бюргером, — а потому, что в его отношении дофин превысил свою власть.
27 января 1358 г. в Париже встретились два кортежа: похоронная процессия казначея, в которой участвовали регент и его сторонники, и похоронная процессия «менялы-слуги», иначе сказать, убийцы, в которой шли Этьен Марсель и его люди.
В этой до предела накаленной атмосфере и вспыхнуло восстание 22 февраля. Восстание подготовленное, восстание без очевидной причины. Этьен Марсель искал конфронтации, так как опасался, что неопределенное состояние продлится до возвращения короля Иоанна. Если Наваррец боялся мира с Англией, купеческий прево боялся любого мира: будь он заключен с англичанами, с Наваррцем или с теми и другим, он неминуемо наносил ущерб бюргерству.
Рано утром три тысячи вооруженных человек собрались у Сент-Элуа, в сердце Сите. Уже очевидным было намерение устроить масштабную манифестацию. Зачем? Против кого? Первый повод к возмущению этим людям, возбужденным, поскольку встревоженным, невольно предоставил Рено д'Аси. Он был королевским адвокатом в парламенте. А также советником Иоанна Доброго, и он только что привез из Лондона текст проекта договора, в котором нельзя было усмотреть ничего иного, кроме замысла раздробить Французское королевство. А ведь Рено д'Аси жил на острове Сите, северней собора Парижской Богоматери, и он возвращался домой, когда возбужденная толпа, окружавшая Сент-Элуа, его узнала. Его стали оскорблять, потом бить, а потом растерзали. Смысла в этом не было, но это распалило толпу. Этьен Марсель воспользовался этим, чтобы дать приказ идти на дворец.
В противоположность Лувру, возвышавшемуся за пределами стены Филиппа Августа, дворец на острове Сите не был рассчитан на оборону. В один миг восставшие оказались в покоях дофина, над галереей галантерейщиков.
Карл находился там без охраны, рядом с ним было лишь несколько приближенных, в частности, маршалы Нормандии и Шампани — Робер де Клермон и Жан де Конфлан.
Начавшийся разговор показал все злые намерения купеческого прево, настроенного тем утром придать событиям драматический оборот. Он яростно спросил дофина, когда тот решится править.
И весьма раздраженно спросил его, как намерен тот разрешить нужды королевства и какой совет дать, дабы уберечь королевство, каковое должно ему достаться, от хозяйничающих в нем банд, и они бы далее не терзали и не обирали страну.
Наместник короля к тому времени с немалым трудом сохранял какую-то долю власти. Он дал резкий ответ. Если финансы препоручили другим, надо и обращаться к другим!
Все это было бы сделано охотно, будь у него такая возможность. Но это должен был сделать тот, кто присвоил доходы и права королевской власти. Пусть он это и делает!
Этьен Марсель только и ждал этих слов. Он бросил:
Сир, не изумляйтесь тому, что вы увидите, ибо мы так решили, и так должно свершиться.
После этого несколько человек купеческого прево схватили Жана де Конфлана и убили его. Маршал Нормандии попытался спастись, укрывшись в соседней комнате и совсем забыл, что он должен защищать своего герцога; тем не менее его тоже убили. Оба тела вынесли на двор, где они оставались до ночи. Люди дофина похоронили их тайком.
Ни маршал Нормандии, ни маршал Шампани не показали себя противниками ни реформы, ни Штатов, ни парижан. Своим жизнями они, несомненно, заплатили за то, что были маршалами и несли вместе с другими ответственность за поражение.
Они ее разделяли со всей знатью, той самой знатью, которая не приняла участия в последнем заседании Штатов, потому что Штаты начали превращаться в третью партию наряду с партией дофина и партией Наваррца. Знать не выполнила своей миссии — защищать королевство; к этим простым словам многие сводили сложную политическую игру двух последних лет.
Дофин видел гибель обоих приближенных. Он испугался. Этьен Марсель только этого и ждал: издавна знакомый с
Сир, ничего не бойтесь.
Чтобы убедить молодого принца, что тому ничего не грозит, он надел ему на голову собственный красно-синий шаперон, «разделенный на части красную и синюю, синяя справа», а себе — шапку, которую носил дофин.
Обойдясь с наместником короля как с равным. Марсель поспешил на Гревскую площадь, где толпа росла с каждой минутой. Площадь и соседние улицы были черны от народа, когда купеческий прево появился в окне «Бюргерского двора». Он произнес несколько слов. Их смысл сводился к тому, что он и его спутники выполнили свой долг, злодеи мертвы, дофин не пострадал. Как могла толпа воспринять эти слова? И, главное, как их понять? Во всяком случае. Марселю ответили рукоплесканиями. Он счел, что его действия одобрены.
Потом он вернулся во дворец, где Карл снова принял его в помещении, в котором уже не был хозяином. Принц был запуган. Он согласился публично одобрить двойное убийство, совершенное несколько часов назад в его присутствии. Он друг парижанам. Он скажет им это. Чтобы явно это показать, он немедленно велел своим приверженцам и чиновникам надеть шапероны, «разделенные на красную и синюю части».
Этьен Марсель мог быть доволен. Он унизил наместника короля, доведя его до слез. Возможно, в тот день он зашел слишком далеко; тем же вечером ему пришло в голову, что в Париже более чем необходимо присутствие короля Наваррского. Если после двойного убийства, совершенного утром, фортуна отвернется от него, последствия могут быть самыми зловещими.
Париж — еще не Франция. Этьен Марсель это знал, и дофин тоже. В самом Париже бюргерские депутаты от добрых городов королевства, если не вернулись по домам раньше, были вовлечены в водоворот событий. Те, кто остался, не могли быть уверены, что по возвращении их похвалят. И купеческий прево
