кто еще жил на своей земле — а где еще им было жить? — и, однако, жил неважно: на мелких дворян, не слишком удачливых рыцарей, на тех, кого постепенно разоряла инфляция, кто имел достаточно земли, чтобы не наниматься на службу к принцам, и недостаточно связей или талантов, чтобы преуспеть на новых путях карьеры, которые открывало развитие монархического государственного аппарата.
Смешной и часто звероподобный крестьянин в городском фольклоре и в лексиконе аристократии фамильярно именовался «Жак Простак». Поэтому восстание, вспыхнувшее в конце мая 1358 г. на равнине Валуа, станет как для знати, так и для бюргеров Жакерией. Но очень скоро город и замок утратят всякую охоту смеяться над мужланами.
Все началось с сельской драки. Раздраженные крестьяне напали в Сен-Лё-д'Эссеран на латников, которые проходили через бург, бесцеремонно обращаясь с жителями и занимаясь грабежом как под видом реквизиции, так и открыто. Через эту деревню часто проходили купеческие обозы, направлявшиеся в Париж. Чаша терпения крестьян переполнилась.
Новым было то, что они впервые взяли верх. Соседние деревни с изумлением и восторгом услышали, что простые мужики перебили дворян. И у героев дня немедленно нашлись подражатели — ведь у любого были свои гонители. Поэтому восстание распространилось по сельской местности областей Бове, Суассона, Западной Шампани. За несколько дней оно достигло Монморанси, Ле-Трамбле, Лонжюмо и Арпажона. Оттуда за одно утро можно было добраться до столицы. Бунт докатился до Бургундии, Лотарингии, Нормандии и Артуа, однако не получил в этих провинциях того трагического накала, который изначально приобрел в окрестностях Парижа.
Все партии, боровшиеся меж собой в Париже, растерялись. Такого никто не предвидел. Тем более не организовывал. Ведь Жакерия меньше всего была сплоченным движением: у нее не было ни настоящих вождей, ни структуры, ни программы. Так никто и никогда не узнает, чего по сути хотели «жаки», кроме как выплеснуть свой гнев. Был один лозунг — «Убивайте дворян».
Конечно, в крестьянской массе военными способностями или бойкой речью выделялись отдельные дворяне, порвавшие со своим кругом, отдельные малоимущие священники и сельские нотабли, захваченные потоком, и из нее как будто выходили отдельные вожди — по воле собраний, происходивших на деревенских площадях и перекрестках дорог. Вожди часто случайные, а порой и поневоле. Такими были Гильом Карль в Бовези или Жакен из Шенневьера, «избранный» в Монморанси несмотря на свой отказ и с согласия королевского прево, которого вынудили одобрить происходящее.
Гильом Карль, или Каль, который будет выступать в роли капитана «Жаков» в их последних боях и который первым догадался установить тактические отношения с парижской революцией, изначально принял роль вожака, только чтобы его не убили. Высокий, сильный, красноречивый, этот красивый и отнюдь не глупый крестьянин был, тем не менее, лишь одним из случайных вожаков, которые водили на грабеж неорганизованные орды, быстро разраставшиеся за счет любителей половить рыбку в мутной воде. Карль прежде был солдатом и, когда будет командовать во время сражения, попытается применить какие-то зачатки тактики, но ему придется лишь сожалеть об отсутствии дисциплины у людей, которые не имели даже представления о военной организации. Чаще всего он будет не в состоянии провести совместную операцию. Такой была реальность Жакерии: сколько восставших деревень, столько и ватаг.
Большинство тех, кого опьяняла собственная дерзость, считало, что надо спешить. К порядку вернутся без долгих церемоний, и они это знали. Так зачем сдерживаться?
Несколько дней царил террор. Кровь проливали без причин. Даже очевидцы, больше всех симпатизирующие народным движениям, даже те, кого меньше всего можно заподозрить в привязанности к установленному порядку, наперебой сообщают о бессмысленной жестокости «жаков». Так, приор монастыря кармелитов с площади Мобер, Жан де Венетт, о котором мы знаем, что он обычно не скрывал сочувствия к обездоленным, пишет:
И всех знатных мужчин, каких только встречали, даже собственных сеньоров своих убивали и уничтожали без жалости.
Не довольствуясь этим, дома и крепости дворян сравнивали с землей и, что еще более достойно жалости, знатных дам и малых детей их, которых встречали, предавали мучительной смерти[66].
Хорошо осведомленный благодаря рассказам очевидцев, льежец Жан Ле Бель не скрывает ужаса и множит примеры, не желая рассказывать всего:
Никогда не осмелюсь ни написать, ни рассказать как об ужасах, так равно и о непристойностях, каковые они творили с дамами. Среди прочих недостойных деяний они убили рыцаря, насадили его на вертел и поджарили. Это видели дама и дети.
После того как десять или двенадцать из них изнасиловали даму, они силой ее заставили его есть. Потом они ее умертвили злой смертью.
Неписаный средневековый кодекс чести защищал женщин и детей. Тем более возмутительным выглядело такое насилие в глазах современников. Но, правду сказать, странным казалось и то, почему люди, знающие военное ремесло и в какой-то мере защищенные стенами своих замков, даже не подумали защитить себя и свою семью от банд простолюдинов, бесспорно, неспособных три дня осаждать крепость.
Они вошли, гурьбой, без иного оружия, кроме палок с железными наконечниками и ножей, в дом одного рыцаря. И вломились в дом и убили его, и его жену, и его детей. Потом дом сожгли.
Позже они пошли в один крепкий замок и поступили того хуже, ибо взяли рыцаря и весьма крепко привязали, и изнасиловали на его глазах даму и дочь. Потом они убили даму, беременную, и дочь, потом рыцаря и всех детей. И сожгли замок.
Так они поступили во многих замках и добрых домах.
Дыхание ужаса, пронесшееся над парижским регионом и прежде всего над равниной «Франции»[67], ощущением общего интереса быстро объединило тех, кого ранее сделали противниками непостоянство и поражение короля Иоанна. Карл Злой был достаточно умен, чтобы понимать: аплодисментов на парижских улицах недостаточно, чтобы сформировать для него политическую ситуацию. Он был жертвой Валуа, но это же не программа управления. Карл догадался, что лучший шанс для него — договориться со знатью. Ведь знать искала вождя, чтобы ответить на неистовства простолюдинов, и каждый, естественно, думал, что это место должен занять принц. Король Наваррский был слишком королем, чтобы не подумать, несмотря на все свои предубеждения против короны Валуа, что он выиграет все, превратившись в поборника порядка. Тем он привлек на свою сторону знать и дешево купил признательность бюргеров, достаточно состоятельных, чтобы не чувствовать беспокойство, когда жгут усадьбы и убивают их владельцев без долгих выяснений, принадлежат ли они к старинной знати или нет. Что касается купцов, то от небезопасности на дорогах они теряли все; тот, кто позволил бы возобновить движение обозов, заслужил бы их уважение.
Хитрый Наваррец хорошо знал, что его вмешательство в дело даст ему еще и возможность выступить в качестве принца крови. Тем самым он демонстрировал и неспособность регента взять на себя роль военачальника, которая была тому слишком не по душе. Когда король в плену и побежден, а дофин не в состоянии сражаться, то второстепенный персонаж, роль которого Наваррцу отвели его кузены Валуа, заслуживает внимания зрителя. Карл был достаточно ловок, чтобы упустить такой случай.
Этьен Марсель, однако, пришел к другим выводам. В то время как некоторые тряслись за свое добро и надеялись, что не придется трястись еще и за свою жизнь, простые горожане, мелкие ремесленники и купцы, испытывали естественную симпатию к повстанцам, воспринимая их как сельскую бедноту. А ведь купеческий прево, все прочней забывающий о назначении своей должности, больше руководствовался ненавистью к королю Иоанну и дофину вместе взятым, чем заботился о солидарных интересах деловых кругов.
