Крик души Вийона, увидевшего перед собой веревку, рядом – бродяг, представляющих большую часть человечества, заключен в призыве, которым открывается баллада и который клеймит лишь одно прегрешение, существенное в глазах бедного клирика: прегрешение против любви.
Как отчаявшийся узник смог найти не только время, но и чернила и бумагу? Возвращался ли он в эти дни к своим давним мыслям и стихам? Не пересказывал ли он свои горькие думы, теперь уже бродившие в голове человека, брошенного в темницу? К кому обращал он тревожную мольбу, уравновешенную трезвостью рассказа и ясностью видения?
А дальше тон Вийона меняется. Он благодарит Суд. Но на этот раз, поскольку условности ни к чему, он отказывается от прокурорского языка. Однако в благодарственном обращении Вийона к судьям звучит и мольба.
Есть некая философичность в том, что Вийон продолжает развивать основную мысль «Баллады повешенных». Он призывает людей к солидарности. И все вместе с ним должны благодарить Суд. Повторяются те же слова, но умозаключение – другое. Благодарность – это общий долг, как и сострадание…
Поэт теперь не сожалеет о том, что он француз. Не боясь гиперболы, он делает из Парламента «счастливое достояние для французов, благо – для иностранцев».
А заключение прозаичное, это просьба: дать ему три дня для устройства своих дел. Ему нужно попрощаться. Кроме того, ему нужно также раздобыть денег, а их нет, конечно, ни в тюрьме, ни у менялы. Пусть Суд скажет «да». На прошении к папе «да» заменится словом fiat: «да будет так».
Поэт в ударе. Возвращенный к жизни, он вдохновенно пишет стихи. Тюремный привратник, быть может, смеялся, когда осужденный взывал к судьям Шатле. Как бы то ни было, когда Вийона освободили из-под стражи, он подарил тюремному сторожу Этьену Гарнье новую балладу, где звучали одновременно и радость жизни, и раздумье о простых, всем понятных вещах, и некоторое тщеславие истца, обязанного своим освобождением собственной находчивости.
История, конечно, пристрастна, но не надо полемизировать – «бедному Вийону» ни к чему больше выставлять себя жертвой. Он выиграл. Этого достаточно. Он сам говорит так: «Мне удалось уйти, схитрив».
Однако он не хитрит, идет ли речь о его более чем скромной способности сутяжничать или о его бесшабашности. Он говорит простыми словами: ведь ему нечего терять.
Это последние стихи Вийона, дата которых известна. Несомненно, в течение последующих месяцев он брался за перо, чтобы изобразить свое недовольство обществом, это сквозит в «Большом завещании». «Бедный» Вийон не лишает себя удовольствия посетовать на свою физическую и моральную ущемленность… Он негодует, его возмущает несправедливость. Возможно, первая треть «Завещания» написана либо как-то скомпонована именно в то время, когда поэт сводит счеты с обществом, прежде чем покинуть его. Протяжный вопль ярости, негодования, горькая жалоба на Женщину и Любовь, болезненный страх перед неумолимой старостью – а время идет своим ходом – все это плод тех ночей, когда ему снилась виселица.
Но «Завещание» отмечено также знаком надежды. Искренний всегда, когда он дает другому человеку совет быть осторожным – начиная от баллад на жаргоне до «Баллады добрых советов ведущим дурную жизнь», – поэт искренен и в приговоре самому себе. И это ведь не случайность, что Бог упомянут восемнадцать раз, Христос – два в трехстах стихах, предшествующих «Балладе о дамах былых времен». Даже если не считать общепринятых выражений, таких как «Бог его знает» или «слава Богу», то все равно, в этот новый час жизни Вийона, когда он придает окончательную форму оставляемому им посланию, он более, чем всегда, видит перед собой Бога.
Вийон арестован 5 января 1463 года. «Баллада-восхваление Парижского суда», видимо, должна быть датирована тем же числом. «Баллада-обращение к тюремному сторожу Гарнье» тоже написана не позже. Самое позднее 8 января Вийон покидает Париж.
И тут история делает остановку.
Поэт столько рассказывал о смерти, что отнял у историков возможность рассказать о своей собственной.
Примечания
[1] Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 67.
[2] Перевод В. Зайцева.
[3] Перевод Ю. Стефанова
