замечала. Мы, возможно, даже вообразили себе, что в этом-то и был основной смысл игры. В том, чтобы она взяла нас к себе. Да, черт побери! Кто знает? Лягушка превращается в принцессу, и все такое.
— Welcome, girls, to my lovely garden.
— Добро пожаловать, девочки, в мой прекрасный сад.
Ее прекрасный сад. Что она пригласит нас туда.
Итак, я сделала ошибку. Это случилось довольно скоро. Я осмелилась сказать фрекен Эндрюс, что нам с Сольвейг кое-что известно. Что мы знаем, что фрекен Эндрюс на самом деле никакая не фрекен Эндрюс. Что это была игра. Я сказала это как бы в шутку, как бы мне хотелось, чтобы фрекен Эндрюс поняла, что мы с Сольвейг девочки смышленые.
Что она может гордиться, что выбрала в друзья таких смышленых подростков. „Мои крестницы“ — так обычно она нас называла.
И я ей сказала, потому что хотела продвинуться хоть на шаг вперед во взаимном доверии. Но ничего из этого не вышло. Еще бы! Фрекен Эндрюс, возможно, поняла больше, чем я рассчитывала. И что же? Да, она совершенно не поняла моих намерений.
Что вы о себе возомнили, девочки? Она не произнесла этого вслух, но смысл был именно такой. Она так разозлилась, так разозлилась, мы ее такой никогда прежде не видели и представить себе не могли ее такой.
Кровь отхлынула у нее от лица, губы побелели и дрожали от негодования. Фрекен Эндрюс запахнулась в купальный халат и сказала натянутым голосом, что она и подумать не могла, что имела дело с двумя шпионками.
Эти слова, они прорезали воздух. Этого никогда не забыть!
— И если бы я это знала, — продолжала фрекен Эндрюс с прежним волнением, пока торопливо завязывала красный тюрбан на голове и совала ноги в удобные сандалии: она вечно твердила, какие они „удобные на ноге“, хотя единственная во всем мире ходила в лесу в деревянных башмаках, — короче, теперь наш уговор больше не действителен.
— Вы же понимаете, — заявила она под конец, — что все основывалось на доверии, которого больше нет.
И она зашагала прочь, в лес. Мы стояли и смотрели ей в спину, как она скрывалась за кустами и деревьями.
И мы так раскаивались.
„Что вы о себе возомнили, девочки?“
И — свиш! — нас засосало вниз, словно в водоворот посреди озера. Как это объяснить? Вниз, вниз в никуда.
Там нам отныне предстояло оставаться, на илистом берегу.
„Welcome, girls, to my lovely garden“.
„Добро пожаловать, девочки, в мой прекрасный сад“.
Но этого уже никогда не случится.
Лишь позже мы поняли, какой чокнутой была фрекен Эндрюс, — но это ничего не значило. Мы были уверены, что больше не увидим ее, и это было страшно. Калитка в сад захлопнулась перед самым нашим носом, раз и навсегда, и виноваты во всем были только мы сами.
— Полюбуйся, что ты наделала! — сказала мне Сольвег еле слышно, когда мы остались стоять там одни в купальниках, в то утро на самом деле было страшно холодно. И только. Конечно, Сольвейг понимала, что сама была виновата не меньше. Я просто ее опередила. Сказала, не утерпев. Как всегда. Но нас, нас все же было двое.
Я ничего не ответила.
Комары кусались. Тьфу, черт! Тьфу, тьфу, черт!
Не больно-то весело было стоять внизу под Стеклянным домом, смотреть вверх на Зимний сад и внушать себе, что произойдет чудо.
Мы об этом не разговаривали, но это как бы стало водоразделом между мной и Сольвейг, каким-то образом, не знаю.
Может, фрекен Эндрюс потом и пожалела. Не знаю. Но она еще вернулась. Уже через два дня. И была подчеркнуто приветлива, принесла нам подарки. Новые купальники. Один — синий, другой — зеленый.
И все снова стало тишь да гладь. Но все же не все. Сольвейг надела новый купальник и запрыгала по берегу, потом заманила за собой фрекен Эндрюс далеко в воду и попыталась заставить ее доплыть кролем до берега. Из этого ничего не вышло. Нам обеим, мне и Сольвейг, пришлось снова спасть фрекен Эндрюс.
— Вы заслуживаете медали за спасение утопающих. Там очень сильное течение.
— Мы это знаем. Надо просто уметь с ним обращаться. Надо быть опытным пловцом. И тогда со всем справишься. Это не так и сложно, — сказала Сольвейг.
Мне она потом рассказала, что когда зашла с фрекен Эндрюс в воду, то увидела, что та отлично плавает, просто трусит и притворяется. Вся эта затея с взаимопомощью оказалась игрой.
Когда фрекен Эндрюс появилась, мы заметили, что она переменилась. Она громогласно объявила, что собирается уезжать — ясно куда… а когда вернется, возможно, с ней приедет ее собственная маленькая племянница. На следующий год. Это ведь было в конце лета.
— Надеюсь вас снова увидеть, девочки, — сказала фрекен Эндрюс. — Я очень привыкла к вашему обществу. На том же месте в то же время. Я имею в виду — по утрам, здесь у озера, в следующем году. Договорились?
Мы, ясное дело, отвечали да. Она была такая чудная, ее нельзя было не любить. Ну хотя бы чуть- чуть. Но после ее вспышки что-то изменилось. Не только наши мечты, но и что-то между нами, мной и Сольвейг с одной стороны и фрекен Эндрюс — с другой. Мы ей больше не доверяли по-настоящему.
По крайней мере, это не было больше само собой разумеющимся.
Кроме того, она быстренько положила конец нашим надеждам на что-то новое, что-то неслыханное.
А еще мы начали думать о том, что, может, фрекен Эндрюс знала, что кто-то шпионит в кустах и что, возможно, именно поэтому она и демонстрировала свои „эвритмические принципы“. Что, возможно, она специально делала это напоказ у него перед глазами, но в таком случае она была ПО-НАСТОЯЩЕМУ больной.
Фрекен Эндрюс прыгает на одной ножке на скале. Обычная тетка, никакая не королева Зимнего сада, которую мы себе вообразили. Фрекен Эндрюс, которая научила нас, что мир большой и открытый и что в него каждый может войти.
— Ловите день, девочки.
— Да, девочки, — сказала нам на прощание фрекен Эндрюс. — Похоже, что вы не отделаетесь от меня и на следующий год. И не благодарите.
Фрекен Эндрюс выгибалась по-всякому на берегу.
— И не благодарите. Я не против. Вы одно из самых веселых приключений, случившихся со мной. За всю мою жизнь.
И наступил следующий год, тот год, когда приехала Эдди и погибла. Утонула, ее затянуло озеро. И теперь я прямо скажу тебе, Кенни. Что мы это видели. Что мы там были.
Но подожди немного, я все расскажу. Как это было. Итак. Лето и снова фрекен Эндрюс. В тот год она приехала рано, уже в июне, и с ней была эта девушка. „Племянница“, значит, о которой она столько рассказывала, но сразу было заметно, что тут что-то не так. Мы были разочарованы в своих мечтах, но это ни в какое сравнение не шло с разочарованием фрекен Эндрюс. „Племянница“ оказалась не той „смышленой“ девчонкой, которых фрекен Эндрюс любила называть
