сшила его для себя на швейной машинке).
Дорис закатывала глаза:
— Но Сандра. Это великолепно! Прямо точь-в-точь.
И добавляла:
— Можно, я буду фактором X?
Сандра кивала.
И Дорис становилась фактором X, и они изображали все то, что, как им представлялось, делали Эдди и фактор X. С полной отдачей, конечно. Но это ничего общего не имело с обниманиями на мху тогда в канун Иванова дня, давным-давно.
Это теперь ушло. До поры.
— Эдди, — сказала Дорис. — Она воровала. Деньги. У баронессы. А баронесса не знала, что делать, — она была в отчаянье. «Она для меня такое разочарование», — признавалась она маме кузин. Может, это и послужило мотивом убийства.
— Ммм, — отвечала Сандра в разгар игры в Эдди.
— Сандра, ты слушаешь?
— Ну.
— И все же. Я в это не очень верю. Как-никак, а они все же… родня. Да и зачем ей было приглашать эту девчонку из самой Америки, чтобы тут ее убить.
— Не очень-то в это верится, — подытожила Дорис и пихнула Сандру, которая вновь затянула песенку Эдди.
— А мама кузин, — начала Сандра.
— А она-то что? — огрызнулась Дорис.
— Она терпеть не могла Эдди де Вир. Я не утверждаю, что она это сделала, но надо все учитывать, без исключения. Может, она ее ревновала. Я имею в виду, к Бенку и Бьёрну, она их лелеяла как зеницу ока. Ее дети, как-никак. И вот заявляется неизвестно откуда эта американская девчонка и забирает их у нее. Обоих, разом.
Это заставило Дорис Флинкенберг на миг задуматься.
— Ну, — произнесла она осторожно. — Твоя правда. Но вряд ли… — Дорис снова задумалась, ища верные доводы. — Однажды, когда Эдди еще была жива и была с Бьёрном на дворе кузин, она сказала: «Эта девчонка, Дорис, одно сплошное актерство». Но потом, когда все это случилось, она страшно раскаивалась. «Мне так горько на душе, Дорис, — сказала она, — я столько всего наговорила. Это так ужасно. Эта трагедия, она разрывает мне сердце. Такие молодые, и столько страданий им выпало». Сандра, — спросила Дорис, — можешь ты поверить, что убийца способен так говорить?
Тогда Сандра и сама засомневалась:
— Нет. Вряд ли.
— И кроме того, — не унималась Дорис. — Даже если кто-то кому-то не по душе, это не значит, что он его укокошит. Верно? Даже мамаша с болота не хотела на самом деле меня убивать. Просто, чтобы я…
— Извини, Дорис. Речь не о том. Я тоже не думаю, что это мама кузин.
— А на кого ты тогда думаешь?
— Не знаю.
— Все пришло в движение, — продолжала Дорис Флинкенберг. — Так она ему сказала, Эдди, американка. Это произвело на него впечатление. Он ведь по уши был в нее влюблен. Какое-то время их было только двое. Никто не догадывался, насколько все серьезно. Это была одна из их тайн. А я видела.
— Ну, вот мы и снова вернулись туда же, — сказала Сандра и потянулась.
— Да, — согласилась Дорис рассудительно. — К фактору X. К Бенгту.
— Но ты же не веришь, что это он? — тихо спросила Сандра, словно хотела еще раз в этом убедиться.
— Бенку, — снова рассмеялась Дорис. — Ну нет. Только не Бенгт. Я уж скорее поверю в то, во что все верят. Будто все было именно так, как казалось. Бьёрн на нее рассердился у озера Буле и столкнул в воду, а потом убежал прочь и повесился. Все просто и ясно.
— Ага, — согласилась Сандра. — Но, Дорис. К чему все это? Я ничего не понимаю. Почему мы должны разгадывать тайну, если никакой тайны вовсе и нет?
Сандра снова замолчала и начала кривляться в одежде Эдди. Исподтишка поглядывая в окно, возможно, даже слишком часто, ведь Дорис все подмечала.
Дорис встала и выбралась из бассейна.
Она пошла в гостиную, где был проигрыватель.
И вернулась назад, держа в руках пластинку Эдди.
Один последний раз. Она остановилась на краю бассейна с пластинкой в руке.
— Маленькая птичка нашептала мне на ухо, — сказала она блаженно, — что американка, возможно…
И потом. Она разломила пластинку пополам.
— …Жива.
Сандра смотрела на разбитую пластинку, ПЛАСТИНКУ!!! с голосом Эдди, такую редкость, — она вышла из себя:
— Что ты наделала? — Она так разозлилась, что Дорис почти онемела от страха. — Ты ее сломала!
— Ну и что такого? У нас есть чем заняться, вместо того чтобы валяться здесь в бассейне и кривляться перед посторонними.
— Проклятая Дерьмовая Дорис! — крикнула Сандра, выскочила из бассейна, бросилась наверх в свою комнату и заперла дверь. Упала животом на супружескую кровать и осталась так лежать, крича и плача, крича и плача, пока постепенно не поняла, что ее так огорчило.
Эта пластинка. Эдди. Американки. Все это было так глупо. Ужасно глупо.
Живая. Мертвая или живая? Какую это играет роль? Она от всего этого устала, от всей этой игры.
Дорис. Где теперь Дорис?
Может, Дорис ушла?
Но Дорис не ушла. Она не оставила дом. Она терпеливо ждала под запертой дверью комнаты Сандры. Стояла и тихонько стучалась время от времени.
— Сандра, впусти меня. Прости меня.
Дорис стояла за дверью, а слезы все лились и лились, злые слезы, но постепенно Сандра успокоилась. Да брось, это была всего-навсего дурацкая пластинка. Это была игра.
Она подкралась к двери и распахнула ее.
Там, за дверью, стояла Дорис, одетая как на фото из «Плейбоя», насколько девочки себе это представляли. Короткая юбчонка и заячьи уши на макушке. Забавно.
— Сестра Ночь, давай забудем об этом на время. И отправимся на праздник. В саду на Первом мысе сегодня маскарад. Это мой карнавальный костюм, — сказала Дорис, словно это была новость: Дорис на любом маскараде хотела появляться в одном и том же костюме. — А это твой наряд. Ты надевай одежду Эдди. Так будет справедливо.
И, как всегда, он был в саду. Там наверху.
