соответствовало царившему тогда настроению, настроению, которое невозможно воссоздать.
Для этого все и делалось, думал он, все новое. Весь Второй мыс. И случилось невероятное: его мир стал ее миром.
В отсутствие Эдди все это оборачивалось против него. То, что было аурой Эдди, вся атмосфера. Все это превращалось во враждебную темную силу, полную вопросительных знаков.
Ему бы жить в пустыне: Эдди — птица, несущая несчастье.
И Бенку: что-то внутри него оборачивалось против него же. Он был беззащитен перед этой угрозой и перед необъяснимым. Что произошло на самом деле? Что случилось? Кто она такая?
И что он имел в виду под всем этим? Он этого никогда не узнает. Понимал лишь то, что не знает и не узнает. А еще что надо подойти поближе, начать выяснять, докапываться до сути, без Эдди: это было все равно что погрузиться в настоящее безумие.
Когда Эдди умерла, Бенку не мог вспомнить, о чем они с ней говорили. Что она сказала, что он. Тем более — слова. Когда Эдди умерла, у него вообще не осталось слов.
— Что случилось? — спросит Сольвейг, когда он вдруг снова заговорит.
Он безразлично пожмет плечами и ответит, что не знает.
И отчасти это будет правдой.
Но это безразличие в нем, оно будет ему в новинку. Словно он, когда к нему после катастрофы вернулся дар речи, стал другим, не старше, но старее.
Когда Эдди умерла, все надолго потеряло смысл.
«Я чувствую между нами связь, Бенгт. Мы подходим друг другу».
«Я чужеземная пташка. Ты тоже?»
«Никто в мире не знает моей розы, кроме меня».
И бла-бла-бла. Эти фразочки вертелись у него в голове, словно в центрифуге. Ой, ну уж нет. Это было нестерпимо. Он бы так больше не выдержал.
И еще, об Эдди: так ли уж важно то, что кто-то думал или не думал о том, где она была и что сказала, что было правдой, а что ложью? Правда — неправда, верно — неверно? Некоторым так и не выпадает шанса вырасти и повзрослеть или дождаться, когда у них появится возможность простить себя. Или объяснить.
Высказать свою точку зрения.
Как сказала мама кузин по другому поводу, словно бы в шутку. А некоторые взрослеют и становятся кем-нибудь. Один раз, несколько раз. Некоторые становятся кем-то, и еще кем-то, и еще.
Эдди не стала никем. С этим не поспоришь. Ей так и не выпал шанс.
Тело Эдди в озере Буле. В дождевике, который она никогда не носила (кроме того самого раза).
— Ты спасешь меня?
Да. Но с этим он, увы, не справился.
— Она утонула. Она просто все погружалась и погружалась. Словно ее засасывало. Буль, и она исчезла.
Но до того, как все случилось, — смена декораций. Начинались перемены, а потом очень быстро кончились.
Иногда Бенку приходил, а Эдди не было, тогда он ждал ее. Может, она была наверху у баронессы в Стеклянном доме или пошла по делам. Она никогда не рассказывала, чем именно занималась днем, а Бенку не спрашивал. Это было не важно. Важен был сарай, то, что возникало там, когда они были вдвоем.
Как-то вечером он напрасно прождал ее. Много часов. Он успел даже подремать на ее кровати, а когда проснулся, уже почти стемнело, но Эдди все еще не было, такого прежде не случалось. Бенку поплелся восвояси, в сумерках. Он не злился, но все же был раздосадован. Шел назад через Второй мыс, через лесок, забрел на двор кузин и сразу заметил, что здесь что-то стало по-новому, изменилось.
Две оранжевые точки в распахнутой двери сарая, приглушенные голоса. Музыка как аккомпанемент, музыка Бьёрна. Бенку сразу ее узнал, но что-то удерживало его, не позволяло шагнуть вперед или крикнуть в темноту, позвать Бьёрна.
Бенку так и остался стоять на опушке, и он увидел. А когда понял, что увидел, то, конечно, захотел спрятаться.
— Кто там? Бенку! Мы тебя видим. Мы знаем, что ты там! Иди сюда!
И он пошел к ним, они стояли, обнявшись, курили и покачивались под музыку. Эдди попыталась перехватить взгляд Бенку. На ней был красный пуловер, это он запомнил, он бросил на нее быстрый взгляд, но она не показалась ему смущенной или виноватой.
До глубокой ночи Бенку сидел за письменным столом и чертил в свете настольной лампы. Наконец пришел Бьёрн.
— Все еще не спишь? Что делаешь?
— Черчу, — ответил Бенку, не поднимая глаз.
Бьёрн плюхнулся на свою кровать:
— Не пора ли гасить свет?
— Угу.
Бенку встал, бережно свернул карту и сунул рулон под кровать. Потом разделся, натянул пижаму, залез под одеяло и потушил лампу у кровати.
А Бьёрн так и лежал в одежде, в свете ночника, и смотрел в потолок.
— Так гасим мы свет или нет? — спросил Бенгт.
— М-м-м, — промычал Бьёрн в ответ.
И вдруг громко добавил серьезным голосом, но в то же время ласково и шутливо:
— Теперь она там. Шлюшка.
— Что? — Бенгт старался не смотреть в его сторону.
— Ну, женщина, — добавил Бьёрн. — В моей жизни.
— Она не шлюха. — Бенгт даже не успел это выкрикнуть, а сразу набросился на Бьёрна. Они сцепились. Всерьез. Сперва верх брал Бенгт, потому что Бьёрн поначалу не принимал его всерьез, но потом, когда понял, что Бенгт не отстанет, то не на шутку разозлился. В конце концов наверх поднялась мама кузин и разняла их.
На следующий день никто не заговаривал о драке.
После драки их стало трое.
Эдди, Бьёрн И Бенгт.
Так это и продолжалось.
