сохранила эту «детскость». К настоящим вещам относились также Обыкновенные Люди. Ярпе Торпесон был на нескольких фотографиях, мастерски снятых Сольвейг: Ярпе у бетономешалки, Ярпе со своей женой Виолой, которая гоняла по дорогам Поселка на своей старенькой «шкоде» так, что камни разлетались из- под колес во встречные автомобили и порой разбивали стекла; но если кто-то звонил Виоле Торпесон, чтобы разобраться в случившемся, она отвечала «Поцелуй меня в зад» или что-то в этом роде и вешала трубку.
— Странная ты, Рита, — сказала Сольвейг в последний день, когда Рита оставалась еще в сторожке. — Вечно притворяешься кем-то другим.
— Ну, — ответила Рита с ледяным спокойствием. — Это ты так считаешь. Откуда тебе знать, какая я?
И Сольвейг, конечно, ничего не ответила. Они пили вино, это был последний вечер, вечер после похорон Дорис Флинкенберг, и собирались в Хестхаген — на танцы — больше податься было некуда, а оставаться дома было невтерпеж, особенно после похорон, хотелось куда-нибудь уйти.
Высокая, стройная, красивая. Черные волосы подстрижены под пажа. Оборотень, который улыбается зеркалу. Смотрит свысока на того, кто делает снимок. Щелк. Может, это у нее настроение такое, думает Сольвейг, столько кадров надо стереть в голове: лицо Риты у мертвого тела Дорис, лицо Риты, взгляд, кровь, все эти воспоминания.
— Щелкай же! — торопит Рита.
Потом они еще немного посидели и поговорили, и во время этого разговора, краткость которого выглядела естественной, Рита поняла: невозможно. Все. Она должна.
Она пошла в душ и стояла под ним, пока не кончилась теплая вода, и еще несколько минут после. В конце концов она почти заледенела, так что стала еще холоднее и чище.
Она переоделась. Надела черные брюки, красную рубашку, расчесала темные волосы, отбросила их со лба черным обручем и накрасилась перед зеркалом, что стояло на кухонном столе. «Поторопись! — сказала она Сольвейг. — Пойди, приведи себя в порядок, прими душ, мы выйдем попозже, я подожду». И Сольвейг отправилась в ванную — в туалет и в душ, а тем временем Рита взяла ее кожаную куртку, ее ключи от машины, бутылку вина (ту открытую), фотоаппарат и ушла. Классическая сцена: автомобиль заводится на дворе. Сольвейг слышит это из туалета и, конечно, понимает, что произошло. Рита не сдержала слова, она ее обманула. И вот теперь, теперь Рита уехала вместе с автомобилем — навсегда.
Через несколько недель она получила по почте фотографии.
«…Последний привет от оборотня. Соблазнительницы. Желанной».
Рита заехала на узенькую дорогу к северу от центра Поселка. Там она выпила вино прямо из горлышка бутылки, которую прихватила с собой. Выпив изрядно, она завела мотор и покатила назад по шоссе, по обе стороны которого были поля. Она набрала скорость, нажала на газ и свернула прямо в поле. Она хотела, чтобы автомобиль забуксовал, но земля была сухой и твердой. Тогда она приметила дерево на другой стороне. Медленно подъехала, ближе, ближе, потом нажала на газ. Бум. Короткий нос автомобиля уткнулся в ствол.
Когда дело было сделано, она достала из машины свои вещи, один-единственный пластиковый пакет, и все. Вынула и отшвырнула прочь ключ от автомобиля. Это было приятнее всего: зашвырнуть ключ далеко-далеко в поле.
Рита зашагала назад к автобусной остановке, это несколько километров. Шел небольшой снег и таял, еще не долетев до земли. Автобуса не было, зато появился автомобиль. И она его сразу узнала, это были Андерс Бэкстрём и Сабрита-Лилл Линдхольм в «БМВ» папы Андерса Бэкстрёма.
Когда Рита добралась до Бакмансонов, было уже за полночь. В квартире в полном разгаре бурлила вечеринка. На балконе, обращенном к морю и на улицу, по тротуару которой шла Рита, стояли люди. Балконные двери были распахнуты настежь, доносились музыка, смех и оживленные голоса. Кто-то на балконе заметил Риту. Ей стали кричать и махать. Может, они приняли ее за этакого одинокого ночного пешехода, которого надо подбодрить.
Никто из стоявших на балконе не знал Риту, кроме Тины Бакмансон. Мамы Яна Бакмансона. Она была среди тех, кто махал ей: удивительно, но она сначала не узнала Риту в кожаной куртке Сольвейг и грязных джинсах, с пластиковым пакетом в руке и растекшейся по лицу тушью.
Рита остановилась под балконом, который находился на третьем этаже прочного каменного дома на одной из самых красивых улиц города у моря, и крикнула: привет. Люди на балконе на миг растерялись, но Тина Бакмансон скоро пришла в себя и справилась с удивлением.
— Ага! Так это ты! — крикнула она вниз. — Добро пожаловать! Минутку! — Она исчезла в доме, и, пока она отсутствовала, балкон опустел, так что, когда она вернулась и бросила вниз ключи, она уже стояла там одна.
— Вот, возьми! Они подходят к воротам и ко всем дверям. Ты знаешь.
Но ключи Рите не понадобились: Тина Бакмансон уже ждала ее на полутемной лестничной площадке третьего этажа у двери рядом с парадным входом. Это был «вход на кухню», и конечно Рита поняла, что ее спрячут от остальных гостей. Но, с другой стороны, эта дверь вела в коридор, который в огромной Бакмансоновой квартире назывался «детским». В него выходили комната Яна Бакмансона, комната для гостей и девичья комната Сусанны Бакмансон — сестры Яна Бакмансона, которая сейчас училась в Нью- Йорке. Ну и ладно, вечеринка не главное. И ее не колышет, посчитали бы ее там позорным пятном или нет, все это было теперь не важно и не трогало ее. Все, что относилось к Поселку, к тем представлениям о жизни.
Думая так, Рита чувствовала себя самой сильной и самой слабой в мире.
Самого Яна Бакмансона дома не было. «Разве он не говорил тебе? Что будет в лагере?» — спросила Тина Бакмансон, и по ее тону стало ясно, что она догадывается, что Ян Бакмансон, возможно, вообще ничего не сказал Рите. Не по злобе или из желания водить ее за нос — на такое Ян Бакмансон был не способен, — а просто-напросто в последнее время все переменилось, этого и следовало ожидать, взрослым-то было отлично известно, что это неизбежно. Постепенно Рита, и Поселок, и жизнь с Ритой, их дружба забывались из-за разлуки и по множеству других причин — человек молод, у него есть какие-то интересы, разные, в его жизни все время что-то происходит.
И никто, никто из семейства Бакмансонов во всяком случае, не собирался и пальцем пошевелить, чтобы это изменить. Все обещания, данные когда-то, например в прошлом году, осенью, после пожара на Первом мысу, когда семья оставила свой дом, чтобы больше туда не возвращаться. «Конечно, ты приедешь к нам позднее». «Ты поедешь с нами, это ясно». «Учиться в хорошей гимназии в городе не такая уж плохая альтернатива». Все они потеряли смысл, превратились в пустую болтовню. С тех пор много воды утекло. Они стали молодыми людьми, Ян и Рита. Да, и Рита ТОЖЕ. В ее жизни тоже произошли события, которые заставили взглянуть на прошлогодние планы по-иному, как на детские мечты, внезапный порыв. А Рита — милая смышленая девочка. У нее еще наверняка будут иные возможности.
Тина Бакмансон провела Риту в комнату Сусанны и сказала, что она может там переночевать. Робкая и обессиленная стояла Рита в этой пустой комнате, которую всегда представляла такой красивой (и такой она на самом деле и была), что даже и не мечтала в ней оказаться… Такая комната. В которой сам преображаешься… становишься не лучше или хуже, а просто другим.
И пусть это было по-детски, но в этот миг ее поразило — после всего, что произошло, хоть она устала, робела, была сбита с толку и на самом деле была не в состоянии что-то чувствовать и о чем-либо думать, — как сильно ей хотелось попасть именно в эту комнату.
За нее она готова держаться руками и зубами, если понадобится. Решительная мысль, дерзкая. Но, как уже было сказано, в этот миг Рита была самой сильной и самой слабой в мире. И на Тину Бакмансон, предлагавшую ей ночлег, она смотрела со всем смущением, какое в ней было, но и с желанием, упорством и решимостью.
— Вот я и приехала, — пискнула она совсем детским голосом, — я приехала к вам жить.
И только тогда, кажется, Тина Бакмансон поняла, что перед ней такое. Не только грязь, от которой
