великолепие. Куно фон Мольтке и военный историк, а также Годенхаузен тоже были одеты в охотничий наряд, но, в то время как остальные выглядели так, как будто они собрались на костюмированный карнавал, на майоре этот наряд сидел естественно и элегантно.
Пока ждали кайзера, Николас перебросился с Годенхаузеном несколькими словами. При этом он испытывал какое-то чувство подавленности и смущения, главным образом потому, что его собеседником был человек, который делил супружеское ложе с Алексой. К тому же блестящий внешний вид майора, на которого такие мужчины, как Мольтке или Лекомт, не могли налюбоваться, был ему по непонятной причине неприятен. Николас чувствовал, как они с завистью наблюдали за ним, почти обижались на него за то, что он на какое-то время завладел вниманием их идола. Что касается остальной свиты, то и с их стороны Годенхаузену уделялось гораздо больше внимания, чем требовал его ранг, но, вероятно, по другим причинам. Годенхаузен, по всей видимости, был в это время фаворитом первой персоны государства, и ясно, что никоим образом не повредило бы быть у него на хорошем счету.
Николас вынужден был признать, что Годенхаузен мог бы украсить любой двор. У него была репутация образцового семьянина, и это заставляло придворных дам держаться от него подальше и позволяло избегать интриг, из-за которых была загублена не одна многообещающая карьера. Его манеры были безупречны, без малейшей аффектации, его юмор не был ни для кого обидным, и он слыл хорошим товарищем. Он был воплощением идеала прусского офицера.
— Как поживает баронесса? — как бы между прочим спросил Николас.
Годенхаузен посмотрел на него отсутствующим взглядом. Не забыл ли этот Каради, что в этом исключительно мужском обществе баронесса вообще как бы не существует?
— Спасибо, хорошо, благодарю… да, хорошо. Но жены всегда на что-нибудь жалуются, главным образом на скуку. Женщин всегда удивляет, что мужчины, кроме дома, должны вести еще и другую жизнь, что они не могут быть супругами все двадцать четыре часа. Для вас это, конечно, не новость, вы уже были женаты.
— Конечно. Так оно и есть, — сказал Николас и тут же рассердился на себя за эти слова. Но теперь надо было продолжать. — Должен признать, что моя жена никогда не жаловалась на скуку. Для нее дни всегда были слишком коротки. «Короткие дни, один короткий год, короткая жизнь», — добавил он про себя.
— У женщин в последнее время все больше и больше претензий, особенно в больших городах. В провинции, возможно, это не так. В городах у женщин слишком много свободного времени. Посмотрите только на этих суфражисток в Англии. Что за вздорные идеи! И через пару лет нам это и здесь предстоит пережить.
Без пяти минут семь кайзер все еще не соизволил показаться. Между тем поступило множество телеграмм, в которых, в частности, графиня Брокдорф, гофдама императрицы, сообщала, что Ее Величество хотела бы сопровождать супруга на охоту в Роминтен. Гофмаршал фон Линкер знал слишком хорошо, что в таких случаях кайзер никакого желания, чтобы его жена присутствовала, не испытывал, и предпочитал отмалчиваться в надежде, что Ее Величество не будет настаивать и вопрос решится сам собой.
— Улаживается ли между ними все таким образом? — спросил Линкера военный историк.
— В большинстве случаев.
— Должно быть, вы сильно нервничаете в таких случаях. Ведь никогда не знаешь, насколько серьезно все в той или иной ситуации.
Гофмаршал ответил с усталой улыбкой:
— Ах, дорогой генерал, придворную службу человек начинает как патриот, затем становится социалистом, а заканчивает философом. Вот этой третьей стадии я между тем и достиг.
Все смолкли, так как распахнулась двухстворчатая дверь и вошел Вильгельм. Видно было, что он хорошо выспался, глаза его блестели, лицо было свежим, и у него был вид главнокомандующего, который принимал парламентеров страны поверженного врага. Строгого, но благосклонного.
Линкер осторожно приблизился.
— Ваше Величество позволит… снова поступила телеграмма. Не соизволило бы Ваше Величество…
Лицо кайзера омрачилось.
— Разве я не просил пощадить меня от этой правительственной чепухи? У каждого лакея есть выходной день, только у кайзера его нет. Всегда на службе, таков пароль.
Гофмаршал выдержал гневный взгляд Вильгельма, не моргнув глазом.
— Как угодно Вашему Величеству. — При этом он поклонился, но не сдвинулся с места. — Телеграмма от Ее Величества императрицы, в которой она просит об окончательных указаниях, касающихся поездки в Роминтен.
На какой-то момент воцарилось напряженное молчание.
— Пусть подождет.
— Как пожелает Ваше Величество. — И после короткой паузы: — Ее Величество просит о самом срочном ответе.
— Как? О чем?
— Ее Величество хотело бы знать, сможет ли она сопровождать Ваше Величество в Роминтен.
Николас понял, что он присутствует при некоем ритуале, который повторяется всякий раз, когда гофмаршал принуждает своего суверена принять какое-то решение. Линкер демонстрировал при этом фатализм человека, который построил хижину у подножия Везувия и больше не боится раскатов грома из кратера, так как пережил уже множество извержений. В результате потерял самообладание вовсе не гофмаршал, а кайзер.
— Телеграфируйте же, во имя всего святого, да! Она может ехать! Мы отправляемся отсюда вместе! И на сегодня хватит, я больше ни о чем не желаю слышать.
И с этими словами он прошествовал в обеденный зал.
Все собирались, собственно, лечь спать пораньше, но у Вильгельма после ужина были другие намерения. Он не смог бы спать с полным животом, пояснил он.
— Мне снятся тогда кошмары, — сказал он, ухмыляясь. — Чаще всего мне снится дядя Эдуард. — И, обращаясь к Ойленбургу: — Фили, один из твоих сонетов в последние дни вертится у меня в голове. Помню только первые такты, и это странно, так как сочиняли его мы вместе. Правда, было это довольно давно, еще задолго до восшествия на престол. — Он дружески положил руку на его плечо. — Счастливые были деньки, не правда ли, Фили?
Ойленбург прошел в музыкальный салон в новом пристрое, который спроектировал он сам, и уселся за рояль. Кайзер сел рядом на музыкальную скамеечку. Ойленбург запел своим удивительно юношеским чистым баритоном.
Видимо, чтобы как-то поднять угасающую энергию гостей, слуги подали рейнвейн, который и Вильгельм пил с удовольствием. Хорошее вино и спокойная музыка способствовали тому, что напряжение улеглось и воцарилась теплая дружеская атмосфера. Вильгельм играл роль товарища среди товарищей. Была ли это снова только роль, спрашивал себя Николас, или проступил сейчас истинный характер кайзера, скрывавшийся прежде под маской? Возможно, он вообще еще не читал статью Хардена? Или его привязанность к Ойленбургу достаточно сильна, чтобы выдержать эту атаку?
Все оставались вместе почти до полуночи. Вильгельм распорядился о подъеме в шесть утра. Времени оставалось в обрез, но Ойленбург с помощью своего егеря успел все подготовить для успешной охоты.
Во время завтрака слуга принес новость хозяину дома, что один из егерей засек матерого оленя. Это сообщение вызвало всеобщий восторг. Возбужденные, словно школьники, гости высыпали во двор, где их поджидали охотничьи коляски.
Погода была чудесная: сухо и морозно. Первые лучи солнца пробивались сквозь облака. Ночью прошел снег.
Вильгельм задавал тон. Он громко смеялся над собственными шутками, лошади шарахались, когда кто-то затевал игру в снежки. И снова Вильгельм избрал мишенью своих шуток военного историка. Он вызвал его на единоборство, бросил в сугроб и обеими руками насыпал ему снег за шиворот. Когда генерал наконец, отфыркиваясь и сморкаясь, встал на ноги, кайзер напялил полную снегом шляпу на его лысую голову. Была ли это талая вода, которая катилась по щекам генерала, или слезы от испытанного унижения,
