Сестры-близнецы, или Суд чести

персоны, которые склонны к еще более тяжким извращениям, чем у несчастного принца Гогенцоллерна? Неужели дело зашло так далеко, что дружба с кайзером освобождает от ответственности за нарушение параграфа 175 Уголовного кодекса?»

У читателя не оставалось сомнений, что Харден намекает на князя Филиппа цу Ойленбург- Хертефельда, который совсем недавно был награжден этой высшей прусской наградой. Не называя имен. Харден направил весь яд своего пера на трех высших офицеров из окружения кайзера: генерала Куно фон Мольтке, городского коменданта Берлина, графа Вильгельма фон Хохенау, генерала дворцовой свиты, и графа Иоханнеса фон Линара, полковника гвардии.

Эти обвинения — намного более отчетливые, чем в прошлом году, — сильно удивили Николаса, и он подумал, что, скорее всего, кто-то более влиятельный, чем живущий на пенсии Хольштайн, стоит за этими нападками Хардена. Возможно, что тайный советник Хольштайн был сообщником Хардена, но оба были, скорее всего, марионетками, а за ними стоял и держал нити в руках некто, кто занимал гораздо более высокое положение.

Харден и его помощники с большой изощренностью выбрали оружие нападения. Тот, кто ложно обвинен в убийстве или воровстве, может зачастую доказать свою невиновность. Но как можно защититься от обвинения в гомосексуализме? Чем больше человек пытается оправдаться, тем упорнее он будет вызывать подозрение. Четверо задетых публикацией прекрасно понимали это, так как на Хардена не была подана жалоба в суд, он не был ни избит, ни застрелен. Во второй половине дня его можно было видеть в «Романском кафе» в окружении его почитателей — или, возможно, телохранителей? Здесь он купался в лучах славы, казалось, он стал выше ростом и помолодел.

Ночью в Берлин пришла весна. Утром на улицах появились первые прохожие без пальто, кучера выехали на открытых экипажах. В одиннадцать из-за облаков показалось наконец солнце, и, как будто разом рожденные за зиму, появились в колясках на прогулке дети.

Поговаривали, что Ойленбург уехал в Швейцарию, многие говорили — сбежал, но никто не видел, чтобы он садился в поезд либо пересекал границу в экипаже или в автомобиле. И из двора не слышно было даже отдаленных раскатов грома. Но если кайзер не обращает никакого внимания на эту скандальную публикацию, не было ли логичным ожидать от Хардена, что он отступится от князя и найдет себе другую жертву, с которой было бы легче разделаться? В австро-венгерском посольстве реагировали на происходящее со смешанным чувством. Николас был одним из немногих, кто не скрывал своего сочувствия к князю, который, кстати, советовал Вильгельму II вести миролюбивую политику по отношению к Англии и Франции, что противоречило интересам императора Франца-Иосифа, в результате чего он, князь, был объявлен в Вене persona поп grata.

В начале мая Николас участвовал в холостяцкой вечеринке на квартире управляющего делами барона фон Штока, довольно тучного хорвата с лицом цвета гвоздики, которую он постоянно носил в петлице. После того как все изрядно налегли на шерри, разговор зашел о последней сенсации — статье Хардена.

— Кто-нибудь видел в последнее время князя Ойленбурга? — спросил барон своих гостей и, после того как все покачали головой, продолжал: — Он прячется. Эти местные нравы для меня просто загадка. Представьте себе, что у нас кого-нибудь, кто принадлежит ко двору, обвинили в педерастии и он оставил бы все без ответа. Смог бы этот человек удержаться при дворе? Разве стал бы Франц-Иосиф приглашать такого человека к столу, ездить с ним на охоту или к нему в гости? Французы называют гомосексуализм le vice allemand.[20] Меня бы не удивило, если бы и сам кайзер… — Он умолк. — Но что можно еще ожидать! Пять лет назад Вильгельм обвинил в смерти Фридриха Круппа социалистов, что, мол, они своими лживыми заявлениями загнали его в гроб. Кайзер присутствовал на похоронах, хотя всем было известно, что Крупп был педераст. И он вовсе не был так близок с кайзером. Ойленбург же его близкий друг, и кайзер крепко к нему привязан, несмотря ни на что. И титул князя он ему дал, и в рыцари ордена Черного Орла произвел. Его бы воля, он бы его и к лику святых причислил. — Штока нервно затянулся своей сигарой. — А мы сидим тут, бездельничаем и спокойно наблюдаем, как Филипп Ойленбург ставит Тройственный союз под удар.

Гофмаршал граф Август Ойленбург едва покинул после утренней аудиенции покои кайзера, как ему преградил путь граф Хюльзен-Хеслер, шеф военного министерства.

— Вы рассказали ему об этом? — спросил он гофмаршала.

Ойленбург сделал вид, что не понимает, о чем идет речь.

— Что рассказал?

— О деле со статьей Хардена. О чем же еще? Вы согласились проинформировать Его Величество.

Маленький генерал Хюльзен-Хеслер относился к тем личностям, которые гофмаршалу были глубоко противны. Это был бессовестный карьерист, не гнушавшийся ничем, чтобы стать любимчиком кайзера, — будь то подражание рычанию зверей или карточные фокусы. За одно похлопывание кайзером по плечу или улыбку Его Величества он был готов на любые унижения.

— У меня были дела поважнее, чем читать эту грязь, — с досадой сказал гофмаршал.

Генерал ответил с лукавой улыбкой:

— Меня это не удивляет, в конце концов, родная кровь — это не шутка.

— Что это значит?

— А то, что вы не хотите сломать шею вашему кузену Филиппу. На вашем месте я поступил бы так же. С другой стороны, сказано в Библии: «Дай кесарю кесарево», другими словами, чей хлеб я ем, того песню и пою.

Гофмаршал холодно посмотрел на него.

— Я уже говорил вам, что не читал статью. Но раз вы ее читали, не лучше ли было бы, чтобы вы и сообщили об этом Его Величеству? Следующие полчаса он свободен. Я охотно доложу о вас.

Генерал завертел шеей, как будто высокий ворот мундира стал его душить.

— Почему? Почему именно я? Все знают, что у меня с Фили неважные отношения. Может создаться впечатление, что я хотел бы ему отомстить.

— А разве вы не хотите этого? — Ойленбург потерял терпение.

— Побойтесь Бога! Да у меня и в мыслях не было! И все же я неподходящий человек, чтобы намекнуть Его Величеству на эту статью.

Гофмаршал продолжил свой путь, бросив через плечо:

— Тогда оставьте вы это.

Хюльзен-Хеслер преградил ему дорогу:

— Но ведь кто-то должен это сделать.

— Я вам в последний раз говорю — я не буду этим заниматься. Поищите кого-нибудь другого, — сквозь зубы процедил ему Ойленбург.

Генерал ничего не ответил, сделал поворот «кругом», причем так, что доставил бы радость любому фельдфебелю. Граф Ойленбург смотрел ему вслед, размышляя, как долго будет длиться это затишье перед бурей. Дни? Или только часы?

После обеда гофмаршала разыскал адъютант кронпринца и попросил для Его Королевского Высочества аудиенцию у кайзера, что было совершенно необычной просьбой. Обычно такие встречи с глазу на глаз происходили по инициативе отца и, как правило, тогда, когда кто-либо из сыновей выкинул какой- то фортель. В таких случаях кайзер проводил длинную воспитательную беседу, после которой провинившийся сажался под домашний арест или лишался на время каких-либо привилегий.

— Речь идет о статье в газете «Будущее». Все военное министерство, начиная с Хюльзен-Хеслера, назойливо внушают Его Высочеству кронпринцу, что он должен информировать Его Величество. Пожалуйста, назначьте время аудиенции, пока кронпринц снова не передумал.

После посещения кайзера Ойленбург сообщил адъютанту, что аудиенция назначена на первую половину следующего дня.

На часах гарнизонной кирхи пробило десять. Ужин был позади, беседа на излюбленную к настоящему моменту кайзером тему о желтой опасности, исходящей от Китая, тоже была закончена. После того как эта