кодекса: преступное нападение на вышестоящего офицера. Его перевезли в Кенигсберг, после чего начался судебный процесс военного суда. Одновременно генеральный прокурор Нитцке направил следственному судье земельного суда Алленштайна представление о выдаче ордера на арест Алексы фон Годенхаузен. Признательные показания Ранке давали достаточно оснований для обвинения ее в подстрекательстве к убийству супруга.
Вечером накануне ее ареста Николас уговорил Алексу поужинать с ним в саду одного из ресторанов на берегу Шпрее. Прошло уже три дня, как Ранке не показывался, и Алекса подозревала, что он вернулся в Алленштайн. С того времени, как он возник у фонарного столба, отношения между ней и Николасом стали довольно напряженными. Ложь или, скорее, умолчание правды угнетало обоих. Алекса прекрасно понимала, что все ее попытки уклониться от прямых ответов действовали на Николаса удручающе, но и не без оснований опасалась, что признайся она, и он ее оставит. У нее не было никаких сомнений, что с Ранке она погибнет. Он любил ее и поначалу был у нее в руках. Но чего она не могла предвидеть, так это то, что полностью держать себя в руках она не могла. Ночами на нее постоянно находили приступы страха. Проснувшись, она пыталась читать, но не могла сосредоточить внимание на тексте. Пробуя писать, она не была уверена ни в одном слове. Размышляя и пытаясь привести мысли в порядок, она оказывалась в каком-то лабиринте, выбраться из которого не было никакой надежды.
Еще в день смерти Ганса Гюнтера она заметила, что наступали моменты, когда она не полностью владела собой. Арест и затем осуждение Дмовски должны были ее как-то успокоить. Вместо этого ее мучили мысли о том, что он осужден, будучи невиновным. А затем ее начали терзать мысли о Ранке, об этом новом, другом Ранке, который больше не был воском в ее руках, а, наоборот, требовал полного подчинения.
Когда Николас был с ней, страх у нее полностью пропадал. Стремление и даже потребность быть с ним рядом не имели ничего общего с любовью или желанием близости, это было скорее отчаянным желанием больного получить морфий, который избавит его от боли.
Они все больше говорили друг с другом по-венгерски, пытаясь укрыться от всего, что омрачало их отношения. С начала их близости, весны 1907 года, она иногда принуждала себя говорить с ним по- немецки, потому что не хотела, чтобы это наводило его на воспоминания о Беате. Теперь же она находила утешение в том, что говорила с ним на языке, непонятном для окружающих.
Когда в то утро, в августе, в дверь позвонили, Алекса была еще в постели. Она провела ночь одна; Николас около полуночи отправился к себе домой, ему нужно было закончить доклад о маневрах в Баварии, в которых он принимал участие в качестве наблюдателя. Как обычно, когда она была одна, Алекса провела ужасную ночь: она спала мало и неспокойно, преследуемая во сне кошмарами.
Мария, бледная и растерянная, влетела в спальню и сообщила ей, что внизу стоят два полицейских с ордером на арест и что они хотят говорить с баронессой фон Годенхаузен. Она, Мария, сказала им, что такая здесь не проживает, но они ответили, что госпожа и есть баронесса фон Годенхаузен.
Алекса молча смотрела на нее. Она слышала слова, но смысл их до нее не доходил. Кажется, Мария упомянула об ордере на арест?
— Что нужно господам от меня? — спросила она.
Мария взволнованно повторила:
— Они из уголовного розыска с ордером на арест. Больше они ничего не сказали.
Алекса опустилась на подушку.
— Скажи им, что я не могу с ними говорить.
Мария оставалась непреклонной.
— Вы должны встать, сударыня, поймите же. У них ордер на арест! Наверное, вам придется с ними пойти!
Она поспешно принесла вещи Алексы, достала из шкафа выходное платье и помогла ей встать и одеться. Относительно того, что нужно было детективам, у Алексы не было никаких сомнений. Это был момент, которого она боялась со дня смерти Ганса Гюнтера, но она не ощущала никакой паники, а чувствовала даже некоторое облегчение. Наконец-то тот тяжелый, с трудом осязаемый смутный страх принимал конкретные очертания: два детектива были здесь и ее снова будут допрашивать по поводу убийства Ганса Гюнтера. Если она сможет держать себя в руках, она заморочит берлинским полицейским головы точно так же, как это удалось с капитаном Ивесом. Но быстро спуститься к полицейским не удалось: Мария долго возилась с ее прической.
Один из детективов был невысокого роста, коренаст и темноволос, другой — высокого роста, с преждевременно поседевшей головой, — он двигался не торопясь и с достоинством. Оба были вежливы, но немногословны. У них был приказ, доставить Алексу в Полицай-президиум на Александрплац.
Когда Ачекса спросила, кто ее обвиняет, коренастый полицейский только пожал плечами, а высокий сказал:
— На этот вопрос, госпожа баронесса, отвечать мы не имеем права.
— А если я откажусь пойти с вами?
Оба озабоченно переглянулись.
— Я бы вам этого не советовал, — предупредил коренастый своим тонким голосом, который никак не подходил к его телосложению. — Тогда мы вынуждены будем препроводить вас силой.
— О чем, конечно, мы сожалеем, — добавил его напарник.
Алекса успокоила их.
— Я отправляюсь с вами, хочу только надеть шляпку.
Мария, которая держалась в стороне, последовала за Алексой в спальню.
— Наверное, я должна сообщить господину капитану? — прошептала она, пока Алекса надевала шляпку. — Он сказал вчера вечером, что придет сегодня поздно.
Алекса непонимающе смотрела на взволнованную девушку, как будто видела ее впервые в жизни. И зачем она надела шляпку? Она что, собралась выйти из дома? Но зачем?
— Ранке, — тихо прошептала она.
— Что вы сказали? — спросила Мария. Не получив ответа, она схватила Алексу за руку и еще раз настойчиво повторила: — Я должна все рассказать господину капитану?
Алексе показалось, что она очнулась от какого-то обморока.
— Да, конечно, ты права, сообщи ему все.
Алексе вдруг стало ясно, что речь идет об ордере на арест и о тех последствиях, которые может повлечь за собой предстоящий допрос. Сердце ее неистово заколотилось. Она поняла, что внимание следствия теперь сосредоточится на роли, которую она сыграла в убийстве Ганса Гюнтера. Она достала из портмоне десять марок.
— Возьми коляску, поезжай к посольству и сделай все, чтобы найти господина капитана.
Алекса спустилась вниз к детективам.
— Извините, что я заставила вас ждать, — сказала она. — Мы можем теперь отправляться, если вы хотите.
В экипаже высокий детектив сел рядом с ней, а крепыш с кучером. Она несколько раз пыталась завести разговор, но получала лишь односложные ответы. Чтобы избежать внимания репортеров, которые постоянно крутились около Полицай-президиума, детективам было предписано ни в коем случае не пользоваться полицейским автомобилем, а приехать в обычном экипаже. Они подъехали к одному из боковых входов, который для обычной публики был закрыт. По узкой лестнице Алексу проводили на второй этаж, где располагалось бюро комиссара.
Пауль Ванновски со своим красным носом, голубовато-зелеными глазами, которые подмигивали даже при самом серьезном разговоре, и со своим швабским диалектом совершенно не соответствовал столь высокому рангу. Он вежливо приподнялся, представился, предложил ей стоявший напротив письменного стола стул, но руки не подал.
— Вы, наверное, догадываетесь, почему вы здесь, госпожа баронесса? — спросил он, после того как они сели, он — спиной к окну, она лицом к свету. В комнате находился еще один человек, скорее всего секретарь, подумала Алекса.
— Нет, господин Ванновски, этого я не знаю, но надеюсь, что вы мне все объясните.
