горах, где они пасли своих овец, ничто не могло защитить от ветра, пронизывающего до костей, от снега, под которым они оказывались погребенными со своими овцами. Но эти же молчаливые, дикие люди чувствовали себя оскорбленными, если чужой человек не хотел попробовать их кукурузный хлеб, лук или твердый сыр. Сербия была нецивилизованной страной, ее обитатели были неукрощенной нацией, но они не изведали двух самых страшных зол, что могут постичь людей: голода и одиночества.
В это время в обширном дворе замка Старый Конак под командой капитана Панайотовича, под дробь барабана и звуки трубы как раз происходила смена караула. У ворот собралась, как обычно, толпа зевак — дети и приезжие из провинции. Последние в основном крестьяне, нарядно одетые, женщины в бусах из золотых и серебряных монет, полученных в качестве приданого. Многие из них были впервые в Белграде, некоторые — возможно, новые делегаты, приехавшие на первое заседание скупщины. Свободное от занятий политикой время они тратили на осмотр таких чудес света, как железнодорожный мост через Саву, парковые ансамбли, разбитые на Теразии, и кариатиды, поддерживающие балконы дворца Новый Конак.
Хотя городская жизнь и производила на них некоторое впечатление, но кое над чем они посмеивались, например, они считали нелепым устраивать цветочные клумбы в общественных парках. По их мнению, это совершенно пустая трата денег — Бог и без того каждый год покрывает землю зеленью и множеством цветов! Зачем платить садовникам, когда природа предлагает такое изобилие и красоту?
После беглого осмотра экипажа стража пропустила Михаила через ворота. Не успел он сойти, как к нему устремился младший лейтенант, который, очевидно, должен был его перехватить прежде, чем он зайдет в здание.
— Какого черта Вы здесь делаете? — тихо спросил он.
Михаил узнал в нем одного из молодых офицеров, которых видел утром в клубе, но имени его вспомнить не мог.
— Меня вызвали к генералу Петровичу.
— А Вы известили полковника Машина об этом?
— Все улажено.
Лейтенант недоверчиво посмотрел на него.
— Будьте осторожны. Эти собаки, может быть, заманили Вас в ловушку.
— Не меня. — Назойливость молодого человека начинала злить Михаила. — Как Вас зовут, лейтенант?
— Петр Живкович. Я представлялся сегодня Вам, господин капитан, — добавил он обиженным тоном. — Генерал объявил сегодня высшую степень боевой тревоги. Наверное, он получил какие-то сведения. Будьте осторожны.
— Я смогу о себе позаботиться, — отрезал Михаил.
— Будем надеяться. — Живкович небрежно отдал честь и вернулся к своему взводу.
Прошло три года с тех пор, как Михаил последний раз проходил под навесом из стекла и кованого железа и поднимался по ступеням в вестибюль, откуда можно было попасть в комнату адъютанта. Сегодня там восседал невысокий рябой лейтенант, на столе перед ним громоздились вахтенные журналы и списки посетителей. Сменившийся офицер собрался уже уходить, но, узнав Михаила, под началом которого он раньше служил, пожал ему руку и исчез так поспешно, как будто речь шла о его жизни.
— Капитан Милькович сегодня немного не в себе, — сказал рябой лейтенант, заметив, что Михаила озадачил явный недостаток товарищеских чувств у ушедшего. — Его жена вот-вот должна родить, это их первенец. Я думал, он оторвет мне голову из-за того, что я на пару минут опоздал.
— С четвертым ребенком он отнесется к этому спокойнее, — ответил Михаил. — Я вообще не знал, что он женат.
— Сразу видно, что Вы были в отъезде. Он женился на дочери генерала Цинцар-Марковича и поэтому не стал отпрашиваться с дежурства в эту последнюю ночь — видимо, опасается, чтобы его не обвинили в использовании своего положения зятя премьер-министра. Нашей злосчастной армии побольше бы таких людей, как он!
По тону, которым лейтенант сказал это, да и по тому, как Живкович вел себя, Михаилу стало ясно, насколько ухудшилось положение армии со времен короля Милана. Под его командованием ни одному офицеру не пришло бы в голову назвать ее «злосчастной» — каждый гордился возможностью служить. Принадлежал ли дежурный офицер к заговорщикам или, что также не исключалось, был провокатором? Михаил решил на его замечание никак не реагировать, а чтобы избежать дальнейших разговоров, сказал:
— Я вызван для отчета к генералу Петровичу.
— Да, да, я в курсе, — пробурчал лейтенант. — Он ждет Вас. Проходите прямо к нему. Вы же знаете, где его кабинет.
Три широкие ступени вели из вестибюля в небольшой зал, откуда можно было попасть в покои короля, салоны для приема и служебную комнату флигель-адъютанта. Старый Конак построили еще при Милоше, первом правящем князе Сербии, и, не считая небольших переделок, модернизация его не коснулась. Новый Конак использовался в основном для государственных актов, а в Старом Конаке располагалась резиденция короля.
Зал с охотничьими трофеями короля Милана пробудил в Михаиле давно забытые воспоминания. В одном углу стоял во весь рост с поднятой для смертельного удара лапой с устрашающими когтями огромный бурый медведь, которого завалил бывший король в лесах под Вальево[24]. Время, казалось, прошло здесь, не оставив следа, и Михаил нисколько не удивился бы, если бы из тени внезапно вышел Милан с приветственно протянутой рукой, в не застегнутом на верхнюю пуговицу кителе и упрямой прядью волос на лбу.
Михаил открыл ту из трех дверей, которая вела в кабинет флигель-адъютанта. В своем бело-золотом мундире, безупречно сшитом венским придворным портным, сидел за письменным столом и разговаривал по телефону Лаза,
Генерал Лаза ответил на воинское приветствие Михаила небрежным движением руки с наманикюренными ногтями и продолжал телефонный разговор. Последний раз они виделись два года назад, когда Лаза передавал умирающему Милану привет от его сына Александра. Та встреча нисколько не смягчила антипатию, которую они питали друг к другу со времени своего появления при дворе. Тогда Лаза был доверенным лицом собиравшейся разводиться королевы Наталии, а Михаил — офицером из свиты короля Милана. Поскольку Лаза так и остался верен королеве, король еще больше подливал масло в огонь, пока Лаза и Михаил не оказались в различных штабах.
Телефонный разговор продолжался еще несколько минут. Михаил намеренно не обратил внимания на движение руки генерала, разрешавшее ему не стоять по стойке «смирно». Наконец Лаза положил трубку, встал и протянул ему руку.
— Рад, что Вы снова с нами, Мика. Как говорится, Вы показали смерти кукиш в кармане?
— На этот момент, будем считать, да. — Михаил удержался, чтобы не сказать, что в Сербии туберкулез не главная причина преждевременной смерти молодых людей.
— Мне поступил Ваш рапорт с просьбой возвратиться на активную службу с первого августа, как там указано. Но сегодня только десятое июня.
— Согласен, господин генерал, — сказал Михаил и добавил: — Мне нужно какое-то время, чтобы освоиться. В конце концов, меня слишком долго здесь не было.
— Только три года.
— Так точно, господин генерал. Но я и до этого несколько лет не был в стране. Теперь я решил окончательно жить здесь, но это означает, что я должен акклиматизироваться, привыкнуть снова к жизни на родине.
— Неужели жизнь здесь так отличается от заграницы?
— Вы сами бывали за границей, господин генерал. Вы знаете, что там другая жизнь.
— И тем не менее Вы хотите вернуться навсегда. Почему?
