он добавил: — Андьелич страдал геморроем, отсюда и кровь.
Месье Перро был французским поваром Милана, и его господствующее положение на кухне дворца было определено много лет назад, когда Милан был единоличным правителем в Старом Конаке. После отречения Милана повар отправился за границу вместе с ним и скрашивал тяготы жизни короля в изгнании своими уникальными milles feuilles[57] и souffles au fromage[58]. Как верный Лепорелло[59], он разделял все слабости и страсти своего господина Дон Милана и посещал те же лошадиные скачки, казино и варьете, что и его хозяин, но держался в почтительном отдалении от того стола или рулетки в казино, где его господин ловил свое счастье. Теперь, после многих лет изгнания, оба снова были у власти — один у трона, а другой у плиты в дворцовой кухне.
В тот вечер в Нише Перро подавал свой знаменитый potage aux champigons[60], затем последовал фогас — единственная в своем роде рыба из Платтензее[61], сопровождаемая poulet mornay[62] и aubergines farcies[63], затем salle d’agneau roti provecale[64] и, наконец, sharlotte russe[65] и свежий виноград из Бельгии. Больше привыкшие к джувечу[66] и кебабу, депутаты скупщины почти не притронулись к еде. Да и у гостей не наблюдалось большого аппетита к изысканной кухне. Только Александр наслаждался едой; он, казалось, не хотел замечать, что вокруг стола витает некий дух — дух префекта Андьелича.
После случая в Нише король Милан постоянно пребывал в задумчивости. Михаил знал, что возникавшие в ходе следствия многочисленные противоречия угнетали его, но что-то не позволяло ему назначить собственное расследование. Почему рапорт жандарма, нашедшего Андьелича мертвым, не был перепроверен, хотя содержал довольно невероятные утверждения? Куда исчезла простыня, которую Андьелич якобы разорвал на полосы и таким образом повесился? Кто вбил гвоздь в дверной проем и когда это произошло?
Михаил не мог не считаться с вниманием Милана, которое тот уделял этим вопросам, и в первый же свободный от службы день, во второй его половине, поспешил в Белград, в крепость. Он выбрал день, когда его друг Апис, тогда старший лейтенант Драгутин Димитриевич, был дежурным офицером.
Стояла ужасная жара. Пересекая мощенный булыжником двор крепости, Михаил чувствовал, как рубашка прилипала к его телу. Он прошел мимо существовавшего еще с римских времен колодца, уровень воды в котором был якобы на много метров ниже русла Дуная. Все время бродили слухи о том, что заключенные, будто бы по легкомыслию, слишком наклонившись через край, теряли равновесие и падали в глубину. Поскольку служебное помещение коменданта крепости находилось всего в нескольких шагах от колодца, таким рассказам верили только те сербы, которые, на свое счастье, никогда не были знакомы с крепостными стенами. При виде колодца у Михаила ком подступил к горлу. Впрочем, в Белграде имелось множество мест, которые были связаны с подобными же представлениями.
Михаил нашел Димитриевича в караульном помещении, и, хотя они не виделись несколько недель, этот визит Аписа ничуть не удивил.
— Я ждал тебя. — Такими словами приветствовал он Михаила. — Тебя или кого-нибудь из окружения Милана.
Присутствие в помещении сержанта мешало Михаилу задавать вопросы, в ответах на которые он так срочно нуждался, и старший лейтенант, казалось, догадался об этом. Он встал и снял со стены большой ключ.
— Пойдем со мной. Он, может быть, сейчас как раз спит, но мы его разбудим.
То, что Апис сказал просто «он», должно было создать у сержанта впечатление, что их капитан заранее извещен о визите Михаила.
Когда они спустились по лестнице и сержант их не мог слышать, Апис сказал:
— Я отведу тебя к Кнезевичу.
— Я так и думал.
На первом этаже располагались так называемые камеры для почетных заключенных — просторные, светлые помещения, предназначавшиеся для важных и знатных персон, в том числе, например, для офицеров, убивших на дуэли своих товарищей. Остальные арестанты помещались в казематах, о которых, как о колодце во дворе, ходили многочисленные рассказы об убийствах и других мучительных способах лишения жизни. Лишь немногие из содержавшихся здесь спустя год оставались в живых. То, что Кнезевичу была предоставлена особая камера, противоречило традициям обращения с заключенными, обвиняемыми в тяжких преступлениях с политической подоплекой.
Кнезевич в самом деле спал, но проснулся, когда открылась дверь камеры. Примерно сорока четырех лет, темноволосый, с приятной внешностью, он казался абсолютно спокойным, медленно вставая с нар и нехотя вытягиваясь. При аресте он пострадал, и теперь еще левая рука его была на перевязи, а лоб заклеен пластырем. Михаил напрасно искал какие-либо следы страха, которые он обычно видел на лицах самых храбрых и закоренелых в политической борьбе заключенных. Считая посещение офицеров приятным событием, нарушившим однообразие его монотонной тюремной жизни, Кнезевич улыбался им полной ожидания улыбкой. Он был человеком с довольно ограниченным интеллектом и даже с некоторым отставанием в развитии, но все это не объясняло его абсолютного спокойствия.
На вопросы Михаила, касавшиеся обстоятельств покушения, он отвечал рассказом уже известной истории: что префект Андьелич послал его в Бухарест, где русские господа в качестве аванса дали ему пятьсот золотых монет, что затем он вернулся к границе и направился прямиком в Белград, где и поселился в отеле «Македония».
— Откуда Вы знали, что король Милан в этот полдень будет проезжать на углу парка Калемегдан?
— Это был его обычный маршрут от крепости к дворцу Конак.
— Все верно, но, как правило, после обеда король никогда не едет в свою канцелярию. Это было редким исключением.
Кнезевич пожал плечами:
— Я получил сообщение в отеле, что он будет проезжать именно там.
— От кого пришло сообщение?
— Я не знаю. Записка лежала под дверью.
Это была новая подробность.
— А Вы сами не задавались вопросом, кто бы мог написать эту записку?
— Нет. Префект Андьелич сказал, что я должен выполнять все приказы и не задавать вопросов.
Еще на лестнице Апис попросил Михаила не упоминать о самоубийстве префекта, поскольку на этом категорически настаивал правительственный комиссар.
— Говорил ли Вам когда-нибудь префект, кто желал бы смерти короля Милана? — спросил Михаил.
— Он только как-то сказал, что есть люди, которые считают, что правление короля Милана неблагоприятно для страны, если русские против этого. Префект был страшно зол на него из-за истории с орденом Милоша. Ведь молодой король тогда на самом деле хотел вручить ему этот орден, да ему не позволили.
Михаил похолодел, услышав это. Кроме него, никто не присутствовал при разговоре отца с сыном.
— Вы разговаривали с префектом после Вашего ареста? — продолжил спрашивать Михаил.
— Да, с неделю назад. Совсем недолго, на лестнице. Меня вели на прогулку во двор, а он возвращался. Он сказал только, чтобы я не беспокоился, все будет в порядке.
— И Вы, стало быть, не беспокоитесь?
Кнезевич ухмыльнулся:
— Нет. Префект сказал — все, что я делаю, идет на благо родины нашей.
— А что же с пятьюстами золотыми?
— Так ведь это задаток, чтобы я выполнил обещанное. — Заметив удивление на лице Михаила, он
