заблудившись однажды на охоте, ночевал с Ли-фу в одном зимовье, он не мог сказать о них ничего определенного. Гладких помнил, что сегодня они грабят китайских купцов и цайдунов, а завтра вместе с купцами и цайдунами грабят туземцев и корейцев, но сам он никогда не пытался разобраться в этом: жизнь людей, непохожих на русских по своему обличью и говору, втайне души казалась ему какой-то ненастоящей.
Посовещавшись, они решили заночевать здесь: выгоднее было иметь врага перед собой. Они расположили половину отряда не на прогалине, а возле, в лесу, и выставили усиленные караулы. Взводным командирам велено было не ложиться спать.
В лесу становилось все темнее, и все ярче разгорались на прогалине искрастые костры, освещавшие лица людей, сумрачные стволы деревьев. Головные костры партизан и хунхузов образовали две сплошных линии огней, между которыми по-прежнему оставалась незанятая, ярко освещенная полоса.
Гладких и Сеня развели свой костер позади, на опушке. Они только-только сварили кашу и начали ужинать, когда со стороны барака к ним подошел партизан в мохнатой шапке и, заслонясь ладонью от света, доложил:
— К вам хунхузский начальник пройти хотит. Пустить?
Сеня и Гладких переглянулись.
— Что ж, идет пускай… — нерешительно сказал Сеня.
Но скуластое лицо Ли-фу с блестящими по лицу слезами уже появилось из-за спины партизана.
— Отдыхаете? — сказал хунхуз, улыбнувшись одним ртом, и опустился на корточки возле костра.
Он некоторое время сидел молча, делая вид, что не замечает неловкости неожиданного своего появления, подбирая с земли сучочки тонкими желтыми пальцами. Потом, один за другим побросав сучочки в огонь, он внимательно и жалобно посмотрел на Сеню.
— Не будете ли в наш барак зайти? — спросил он. — Мои командиры имеют с вами говорить. Э?..
Сеня в замешательстве провел рукой по редким кольцам своих волос и покосился на Гладких.
— Поговорить — так поговорить, — сказал командир, с сожалением взглянув на дымящуюся кашу.
Они миновали обе линии головных костров и вошли в барак вслед за Ли-фу. Посредине полутемного барака стояли приставленные в ряд один к другому низенькие столики с китайскими плоскими чашечками и остатками еды. Хунхузы, отужинав, сидели на корточках двумя рядами вдоль столиков, попыхивая трубками. Первым от входа справа сидел тучный Ка-се. У стены слева стояло двое китайцев: в руках у них горело смолье; было чадно. Свет и тени ползали по бревенчатым стенам и чередовались на лицах сидящих.
Вошедшим поставили два чурбанчика. Гладких, к которому вернулся обычный насмешливый вид, и Сеня, все еще не нащупавший, как ему нужно держаться, и беспокойно поглядывавший вокруг, сели поближе к выходу. Лифу, закурив трубку, опустился на корточки подле Ка-се.
— Вы много шли… вы устали, — затянувшись из трубки, сказал Ли-фу. — Мошка не даст вам на воле уснуть. Мы имеем уступить барак для вас и ваших командиров.
Он подсовывал им невыгодную позицию на ночь.
— Спасибо на хорошем слове, — сказал Гладких, — да уж не стоит, видать: мы люди привычные.
— Привычные, правда, — согласился Ли-фу. — Такие же, как мы, все равно, — добавил он, улыбнувшись одним ртом. — Все люди одинаковые, не правда ли? Мне говорили, по вашему учению нет ни благородных, ни низких — все равны.
Э?..
— Ну, это так, да не совсем, — неожиданно блеснув кремовыми зубами, сказал Сеня. — Где это вы так по-русски научились?
— Йе, не только по-русски! — многозначительно сказал Ли-фу. — Три европейских и японский языки известны мне… Я был переводчиком в штабе мукденских войск. Давно — в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году, если вам интересно знать. Тогда я не имел седых волос, шрама на подбородке. Я был в чести. Но служба в армии оказалась не по мне. Если случится вам побывать в провинции Хейлудзян, вы много о моих делах услышите… Конечно, купцы и цайдуны не скажут вам хороших слов о Ли-фу. Но каждый крестьянин скажет вам о моей справедливости. Матери учат своих детей молиться, чтобы бог послал мне удачи…
И Ли-фу, достав из кармана френча платочек, отер слезы, все время катившиеся по его щекам.
Он говорил с тем выражением загадочности, упора на какой-то иной, сокровенный смысл своих слов, выражением, за которым на самом деле ничего не крылось, но которое, он знал, должно возвышать его в глазах людей иного, чем он, образа жизни. Но Сеня все время чувствовал в словах и жестах хунхуза что-то натянутое, деланное и не придавал его словам никакого другого значения, кроме того, что хунхуз старается обмануть их.
— Нам смешно враждовать, — говорил Ли-фу, холодно истекая слезами. — Мы деремся за одно дело. К сожалению, не все ваши это понимают. На Сучане было несколько случаев нападения партизан на мои отряды. Это очень нехорошо. Это невыгодно вам. Это невыгодно мне. Если вы будете нападать на нас, у вас не будет обеспеченного тыла. Вы не сможете прятаться от врага в тайгу, — разве в тайге вы не встретите хунхуза за каждым деревом? Э?..
— Где ж нападали на тебя? — спросил Гладких.
— Один такой случай в Хмыловке имел место. Другой — возле Николаевки, корейской деревни…
— Может, то самочинно было? — спросил Сеня.
— Нет, мне известно, отряды рассылаются против нас по распоряжению вашего штаба.
— Нам не сообщали о том…
— Это не моя вина, — улыбнувшись одним ртом, сказал Ли-фу. — Вы скоро на Сучане будете. Скажите, я не хочу с вами враждовать. Нам нужен союз. Нам нужен договор. Вот какие пункты договора я буду предложить…
Он достал из бокового кармана сложенную в узкую полоску красную бумажку и протянул Сене. Гладких, расправив усы, склонился к Сене и сделал вид, что тоже читает (он был неграмотен). Десятки пар глаз смотрели на них из темноты барака.
На бумажке черной тушью было старательно выписано следующее:
Начальнику штаба русских партизан.
На имевший место недоразумений между русскими партизанами и революционными китайскими отрядами возле деревни Хмыловки и Николаевки, корейской деревни, я, Ли-фу, начальник революционных войск китайского народа, предлагаю нижеследующий договор принять и подписать как русскому партизанскому командованию, так и командованию китайских революционных войск:
1. Русское партизанское командование и командование китайских революционных войск обязуются никаких дальнейших выводов из столкновения под Хмыловкой и Николаевкой не сделать.
2. Русские партизаны и китайские революционные отряды полный нейтралитет сохраняют относительно одни другим и обратно.
3. Русские партизаны обязуются жизнь и интересы китайского населения своей деятельности не затрагивать. Китайские революционные отряды обязуются жизнь и интересы русского населения своей деятельности не затрагивать.
4. Русские партизаны права не имеют помогать врагам китайских революционных отрядов никаких формах. Китайские революционные отряды права не имеют помогать врагам русских партизан никаких формах.
5. Настоящий договор на русских партизан и китайские революционные отряды помогать своей деятельности один другим и обратно не накладывает.
С искренним уважением и сочувствием вашему делу начальник революционных войск китайского народа
Ли-фу.
'Тоже мне революционеры, прости господи… Хитер, хитер, братец ты мой', — думал Сеня, с трудом при свете смолья разбирая расплывающиеся строчки письма.
XIX
Пока в бараке шло это совещание, на прогалине, там, где расположились партизаны, становилось все оживленней; весело потрескивали костры, запахло супами и кулешами, громче становился человеческий гомон.
Хотя каждый думал о хунхузах, никто почти не говорил о них: шли обычные лагерные разговоры.
У одного из костров партизаны выпаривали вшей, и кто-то рассказывал о том, как на германском фронте солдаты устраивали вшивые гонки на деньги: на кругло вырезанную газетину каждый из участников пускал вошь со своего тела, и чья вошь ранее других сползала с листа, тот выигрывал кон. Рассказчик с удовольствием вспоминал про то, какие попадались иногда большие и медлительные и, наоборот, маленькие и прыткие вши, и какой овладевал людьми азарт, и как некоторые проигрывали свое скудное солдатское жалованье.
У другого костра Митя Ложкин, с оттопыренными, просвечивающими от костра ушами, врал что-то о своих подвигах. Все знали, что он врет, и Митя знал, что все знают это, но в том-то и состоял главный интерес. Он врал, а все слушали его и покатывались от хохота, — народ всегда с охотой слушает вралей и балагуров, складно бы только врали. В особо закрученных местах дядя его, Иван Ложкин, чинивший штаны, сидевший на земле без штанов, вытянув худые волосатые ноги, на которые садились комары, — подымал от работы голову и говорил укоризненно:
— Врешь ты все, дурак…
В третьем месте спорили о боге. Подстриженный в скобку бородач в картузе (тот, что три дня назад уговорил Бусырю стать на четвереньки) доказывал существование бога, а тонкошеий русявый паренек, с синяками под глазами, утверждал, что бога нет. Паренек был совершенно убежден в этом, но доводов у него не было, поэтому на все обходы бородача (бородач спорил, как чернокнижник), паренек только презрительно сплевывал и все повторял, стараясь быть ядовитым:
— Бога ему — эк куда хватил!..
— …А я так за семью свою вовсе не скучаю, — говорил по соседству от них Федор Шпак, беспечно пошевеливая аржаным усом, — да и отвык я от работы, признаться… Думается, на наш век еще войны хватит.
