– Нет, не могу, доказать не могу. Но я утверждаю, никто не сможет доказать, что я туда входил. И потом, господин инспектор, почему вы об этом спрашиваете меня? Вы же видите, я слишком мал ростом для того, чтобы убить человека таким способом… – он протянул свои крохотные ручки, – …кинжал, тот кинжал слишком велик для меня…
Патон пожал плечами.
– Значит, вы тоже поддались на обман. Когда коляска появилась на манеже во второй раз, вы действительно поверили, что она привезла живого Штута?
– Нет, – спокойно ответил Мамут, – когда коляска проезжала мимо меня, я сразу увидел, что Штут мертв.
Патон вздрогнул, потом склонился над столом.
– И вы ничего не сказали?
– А что я должен был сказать? Мне оставалось просто ждать, что последует дальше. Впрочем, я ведь мог и ошибиться. Штут был превосходным комическим актером. Он мог позабавиться, чтобы напугать Паля. Паль очень впечатлителен… – он полуприкрыл глаза, – …особенно после смерти Бержере.
– Объясните! – прорычал Патон.
– А нечего объяснять. Как объяснить, почему Паль впечатлителен? Таков у него характер, вот и все!
– Но почему вы сказали «особенно после смерти Бержере»?
– Я сказал так потому, что обратил на это внимание. Что же касается обоснований, то это может сделать только сам Паль!
– Паль не мог убить месье Бержере, он в это время находился на манеже!
– А я вовсе и не утверждаю, что месье Бержере убил Паль. Паль – человек нервный, с немного расстроенным здоровьем, я хотел, чтобы вы это поняли.
– Для чего?
– Да я и сам не знаю! И все же я думаю, что вы не должны упускать из виду этот факт.
Неожиданно в разговор вмешался Ошкорн:
– Я полагаю, вы были очень дружны с Штутом?
Мамут прекрасно владел собой, и все же не смог сдержать легкую гримасу отвращения. Но тут же его красивые глаза весело сверкнули.
– У меня нет друзей, – сказал он.
– А Преста? – спокойно спросил Патон.
Он уже давно ждал случая бросить это имя. Мамут посмотрел на него с яростью, слегка побледнел, но ничего не ответил. Инспектор продолжал настаивать:
– …если я могу судить об этом по тому, как вы вели себя во время выступления Престы.
– Да, я играл роль лилипута, влюбленного в красавицу, звезду манежа. – Он склонился в комичном поклоне, прижав руку к сердцу. – Клоун Мамут благодарит вас за то, что вы оценили его игру. Это очень трудная, очень смешная роль, не правда ли?
Разъяренный инспектор Патон отпустил лилипута, и тот проворно соскочил с кресла. Ошкорн поднял руку, удерживая его.
– Меня заинтриговала одна вещь, а именно перстень Штута. Когда он в первый раз появился на манеже, перстень был у него на левой руке?
– Вы очень наблюдательны. Штут и правда носил перстень на левой руке. А что в этом особенного?
– Он всегда носил его на левой руке?
Мамут не ответил. Ошкорну пришлось повторить свой вопрос. Избегая взгляда молодого инспектора, Мамут прикрыл глаза и наконец ответил:
– Пожалуй, я не могу поручиться в этом!
13
Еще оставались конюхи и униформисты. Последние были главным образом студенты, они приходили по вечерам подзаработать. В их обязанности входило лишь одно – в униформе стоять у выхода на манеж позади месье Луаяля.
И те и другие бродили взад и вперед по цирку, и невозможно было понять, чем они заняты. Двое из них, не дожидаясь вопроса, заявили, что заходили в запретную часть кулис и довольно правдоподобно объяснили зачем.
Из этих парней один – чех Рудольф – особенно заинтересовал полицейских. Это о нем и Джулиано, и Жан де Латест сказали примерно одно и то же:
«Однажды он пришел в цирк, это было год назад, и вот все еще здесь. Его заворожил цирк, или, скорее, его заворожила красавица Преста».
Любопытства ради инспектора попросили его рассказать о себе. Оказывается, Рудольф приехал в Париж для завершения образования – он учился на медицинском факультете. Он беден и, чтобы подзаработать, ему пришлось пойти по стопам многих своих товарищей: наняться в цирк статистом.
Так он пришел в Цирк-Модерн, на один вечер.
– А потом я продолжил это! – сказал он своим хриплым и глухим голосом.
