участок, дарят корову. За что, за какие заслуги такое внимание? Достойна ли я его? И что мы с Махкамом- ака дадим людям взамен?!»
Только потом Мехриниса вдруг вспомнила, что не спросила старика, какая организация прислала корову. Гадала, гадала Мехриниса и решила, что корову велел привести Ахунбабаев-ата.
Махкам-ака, конечно, обрадовался корове, но жену отчитал за оплошность: «Даже и поблагодарить- то некого»,— хотя в душе он не сомневался в том, что это сделал Ахунбабаев. «Только Аксакал способен на такое»,— думал Махкам-ака.
В школе, Где учились Остап, Витя и Сарсанбай, решили разместить госпиталь. Об этом объявили во время первого урока, а вечером уже должны были привезти раненых. К двенадцати часам дня все классы были освобождены. Парты, столы, стулья складывали во дворе, и Ариф-ата руководил погрузкой их на арбы. Медицинские работники принялись дезинфицировать помещение. После обработки комнат молодые женщины немедленно втаскивали туда койки, матрацы, одеяла.
Работа спорилась. К стремительным темпам люди уже привыкли за последние месяцы. Так же быстро были проведены сбор теплой одежды, расселение эвакуированных, снабжение их топливом.
Пока эту школу оборудовали под госпиталь, другую школу в соседней махалле готовили для занятий в две смены. Там требовалось срочно расширить раздевалки, улучшить вентиляцию, добавить учебных пособий.
Вместе с Мехринисой, Таджихон и Захирой мыла пол Кандалат-биби. Недавно поселившаяся у нее хрупкая, белолицая женщина по имени Светлана то и дело подходила к старухе и что-то тихо ей говорила. Кандалат-биби по-русски не понимала и только ласково улыбалась. Тогда Светлана поступила проще: взяла Кандалат-биби за руку и посадила на стул у стены.
—Эй, Мехриниса, скажи-ка по-русски этой Салтанатай,— сердито попросила Кандалат-биби,— без движений я совсем превращусь в паралитика. И дома она всегда такая. Стоит мне начать стирать, она тут как тут, берет меня под руку и сажает на супу. Что я, неполноценная, что ли? Слава аллаху, руки и ноги у меня целы, аппетита я не лишилась. Совершенно здорова, бодра. И сюда она не хотела меня пускать.
Мехриниса перевела, что говорила Кандалат-биби, слово в слово. Светлана залилась смехом. Вместе с ней смеялись все женщины.
Светлане нравилось, что Кандалат-биби ее слушается и побаивается. Она чувствовала себя ответственной за старуху.
А Кандалат-биби привыкла к Светлане, увидела в ней надежную опору, полюбила ее как-то сразу. Вначале женщины совсем не понимали друг друга. Затем они стали объясняться жестами, при этом очень смешили одна другую. Но вскоре они стали каким-то образом улавливать смысл сказанного.
—Когда она медленно говорит, я все понимаю, только вот отвечать не умею... — делилась со знакомыми Кандалат-биби.
Муж и сын Светланы погибли на фронте, мать на ее глазах убило осколком бомбы. Последняя радость и надежда — полуторагодовалая дочь заболела по дороге в Ташкент и умерла на руках у Светланы. Глубокой ночью Светлана сошла с поезда на станции Акбулак. Просидела она здесь до утра. Как только рассвело, работницы станции помогли ей похоронить девочку. Одна из них повела ее к себе домой, накормила, уложила в постель. Но сна не было. После долгих бессонных ночей Светлана опять пришла на станцию, подошла к поезду... и упала от изнурения. Очнулась она в больнице. Потом шесть суток женщина провела на вокзале в Ташкенте, пока ее не устроили в заводское общежитие.
Кандалат-биби не сразу узнала о горе Светланы. Как-то через соседку-школьницу, хорошо знавшую русский язык,
она осторожно спросила:
—Ты не обидишься, дочка, если я буду называть тебя Салтанат? Так дочь мою звали... Полюбила я тебя...
Светлана крепко обняла старуху и вдруг впервые за все время заплакала. Кандалат-биби вытерла Светлане слёзы
кончиком кисейного платка.
—Ойи!— сказала тогда Светлана мягко, нараспев, совсем по-узбекски.
Кандалат-биби вздрогнула: голосом родной дочери говорила русская женщина.
...Закончив мыть полы, все вышли во двор. Остались убирать участок перед госпиталем лишь те, кто пришел позже.
Светлана подошла к Кандалат-биби, сидевшей за партой во дворе:
—Ойи, работу свою мы кончили, домой кетдик[54].
—Кетдик, кетдик, кизим. Ой, супургини олмадинг-ку[55].
Светлана поняла, о чем говорила старуха.
—Не оставлю, ойи.— Она взяла веник и повела Кандалат-биби под руку.
Не успели они перейти улицу, как показались две санитарные машины, мягко катившие по мостовой. Светлана сразу догадалась, что везут раненых, но промолчала, боясь, что старушка захочет повернуть назад. Времени до работы у Светланы было в обрез.
Санитарные машины остановились у входа в школу в ту минуту, когда Мехриниса как раз прощалась с Икбал- сатанг. Женщины смолкли, держа друг друга за руки. Суета вокруг мгновенно прекратилась. Санитары взялись за носилки. Большинство раненых лежали неподвижно и безмолвно. Трудно было поверить, что большой белый кокон, который санитары бережно вытаскивали из машины,— живой человек...
Одна машина, пятясь, вплотную подошла к двери школы. Пожилая медсестра в белом халате вынесла из кузова запеленатого младенца, прижимая его к груди. Из кабины выпрыгнула девочка лет десяти. Медсестра отдала ей ребенка и велела подождать во дворе. Сама же она подхватила под руку женщину в сером больничном халате, вылезавшую из автомобиля, и повела ее в здание. Потом санитары вынесли из машины другую женщину, с забинтованной головой, неподвижно смотревшую запавшими глазами в небо.
Девочка с ребенком на руках кинулась к носилкам, но санитары оттеснили ее. Она рукавом вытерла слезы и села на камень у забора, покачивая младенца. Вдруг откуда-то появились Сарсанбай и Остап. Они нерешительно приблизились к девочке.
—Это твоя мама?— осмелился спросить Остап.
—Да,— односложно ответила девочка.
Ребенок заплакал. Девочка встала, принялась ходить, но ребенок плакал все громче.
Пожилая медсестра вернулась и, взяв у девочки ребенка, попыталась успокоить его, но младенец не умолкал.
Мехриниса с болью в сердце наблюдала за всем, что происходило во дворе.
—Капризничает. От жары, наверное,— сказала она с сочувствием, подходя к медсестре.
Медсестра устало взглянула на Мехринису, тяжко вздохнула.
—Этого в Дом ребенка сейчас увезу, там и накормят, и полечат, а вот что с девочкой делать — не знаю. Хочет быть рядом с матерью.— Она сказала это скорее сама себе, чем Мехринисе.
—Послушайте...— Решение у Мехринисы возникло в одно мгновение.— Мы живем в этой махалле, близко. Пока мать поправится, пусть девочка поживет у нас.
—Это было бы чудесно.— Медсестра обрадовалась, посветлело ее усталое лицо.
—Да я сама буду навещать эту женщину...— продолжала Мехриниса.
Медсестра позвала девочку, стала ласково ей объяснять, что тетя зовет ее к себе пожить, обещает ходить с ней к маме.
Девочка, нахмурясь, настороженно оглядела Мехринису и вдруг доверчиво улыбнулась ей.
Остап и Сарсанбай, напряженно смотревшие на беседующих, понимающе переглянулись и тихонько пошли к воротам.
—Как тебя зовут, доченька?— спросила Мехриниса.
—Ляна!
—Имя у тебя красивое. И ты сама тоже славная. Ну, пошли!
