Тигр спел «Поскачем в Новый Орлеа-а-а-а-н». Пушкинс продемонстрировал свое мастерство в исполнении тирольских песен. А я выдал блестящую имитацию Элли, прищемившей палец дверцей машины.
И все же это не повод хватать панталоны, скручивать жгутом и потрясать ими с воплем: «Поймаю — пущу ваши кишки на подвязки!»
Вернуться я постарался как можно позже. Но любому существу необходимо где-то спать. Мы с ребятами распрощались, и я побежал домой. Утро выдалось чудесное. Единственное, что его портило, это голос преподобного. Я его за три квартала услышал:
— Таффи-и-и-и! ТАФФИ-И-И-И!
Я притаился в тени живой изгороди соседей. Из-за нее выглядывала Мелани.
— Скажите, пожалуйста, преподобный Барнэм, — прервала она его вопли, — а молитва работает?
Он вытаращился на нее, словно она спросила: «А поезда едят горчицу?».
Мелани сделала вторую попытку:
— Вы всегда говорите людям: «Давайте помолимся». Ну и как, это работает?
— В каком смысле?
— Люди получают то, о чем просят? Если я буду очень-очень-очень молиться о чем-то, я это получу?
— А о чем, собственно, речь? — с подозрением спросил преподобный Барнэм.
Мелани прижала руки к груди.
— О собственном домашнем животном. Чтобы оно было такое же мягкое, пушистое и теплое, как Таффи, который здесь прячется.
Ну спасибо, Мелани! Я дал деру. Преподобный — за мной. Вот почему я ошибся и вместо привычного прыжка на яблоню сиганул на ручку газонокосилки, а с нее — на грушевое дерево.
С верхушки дерева есть только два пути:
1. Можно с верхней ветки попасть в… закрытое и запертое окно ванной. (Ага, все понятно. Мне перекрыли последнюю лазейку на волю).
2. Или можно вернуться тем же путем, каким я сюда поднялся, и спрыгнуть с нижней ветки на ручку газонокосилки, а с нее — на траву.
Но поскольку от моего безумного прыжка газонокосилка перевернулась вверх тормашками, то и второй пункт можно считать невыполнимым.
4. Застрявший на дереве
Надо отдать должное преподобному — он перепробовал все. Он аукал и эгекал. Он умасливал. Он уламывал. Впрочем, между умасливанием и уламыванием разница невелика, разве что в уламывании чуть больше плаксивости.
Потом пытался угрожать.
— Ты пропустишь ужин, Таффи.
Ой, можно подумать, я так и мечтаю поужинать засохшими позавчерашними консервами!
И наконец преподобный выкрикнул нечто совсем уж гадкое:
— Можешь торчать на дереве, пока не сдохнешь, Таффи!
Просто замечательно.
Дело в том, что я не притворялся. Я действительно застрял. Какой дурак, по-вашему, нарочно провел бы полдня на дереве, слушая, как с одной стороны надрывается проповедник…
— А ну спускайся, Таффи! Спускайся немедленно!
…а с другой стороны Мелани на коленях, со сложенными на груди руками и закрытыми глазами, бормочет молитвы:
— Прошу, пожалуйста, пошли мне кого-нибудь мягкого и пушистого, кого-нибудь вроде соседского Таффи, я буду баюкать его в соломенной колыбельке. Я подарю ему мягкую подушечку и буду кормить его тунцом и сливками.
Свежим тунцом! Сливками! Неужели Мелани в курсе, что я пропустил завтрак?
Я слушал до тех пор, пока не лопнуло терпение. Потом передвинулся на другую сторону дерева. Ну, вы меня понимаете.
Проповедник тоже явно нагулял аппетит. Он поорал-поорал, да и бросил, ушел в дом готовить завтрак. Себе. Оказалось, что сам он вовсе не был любителем позавчерашних заскорузлых консервов, что вы-что вы. Через открытое окно до меня долетел дивный аромат жареной колбаски и бекона.
Говорят, хороший завтрак — отличная помощь мозгам.
Преподобному завтрак явно добавил пригоршню серого вещества, ибо минут через двадцать он выволок в сад табуретку.
И влез на нее.
Но до меня все равно не дотянулся.
А ведь это было не так трудно. Я был не прочь спуститься, точнее, наоборот, я был очень даже за. Подтянись он чуток повыше, я, может, и сам упал бы к нему в руки. Конечно, есть вероятность, что я бы его малость поцарапал, но коты ведь славятся своей неблагодарностью, так что он знал, на что идет.
Я даже попытался ему помочь, пополз к нему по ветке. Но ветка закачалась. (Вот вам последствия диеты: никакого, понимаешь, веса, никакой устойчивости.) И чем тоньше становилась ветка, тем сильнее она наклонялась, я на ней держался с большим трудом и не рискнул ползти дальше.
Ветка все наклонялась, преподобный глядел… глядел… и вдруг — эврика! Его осенило!
5. Гений!
Он сходил в гараж и вернулся с мотком веревки.
Залез на табуретку, привязал конец веревки к моей ветке. — Та-а-а-к, — мрачно сказал он, — Скользящий узел!
Я завыл. Он собирается меня повесить? Нечасто я жалею, что не способен говорить, но в этот момент, признаюсь, мне страшно захотелось метнуться к другой стороне дерева и крикнуть Мелани: «Эй, милая! Кончай молиться о ком-то мягком и пушистом и живо звони в полицию. Проповедник пытается меня убить!»
Возясь с узлом, он бормотал:
— Вокруг и сквозь, и снова вокруг и сквозь.
Я продолжал мяукать.
Он затянул узел и потянул веревку. Я впился когтями в кору. Ветка накренилась, но он до меня не достал.
Вторая попытка. Ветка нагнулась еще ниже к земле. Я чуть не свалился. Но все равно до него было слишком далеко.
— Прыгай! — сказал он. — Уже можно спрыгнуть, Таффи!
Я прищурился на него.
— Прыгай, Таффи! — повторил он.
Мой гневный взгляд говорил о многом. Это был очень красноречивый взгляд. И настолько жгучий, что мог бы прожечь жалюзи.
