– А о чем тебе говорит ритм стихотворения? – спросила она. – Читай! Сначала все строки длинные. В них много ударений. А две последние? В которых он пишет о ненависти:
Четко и ясно. Словно ставит точку. Подводит итог. Какой? О всесилии ненависти!
– Псих этот ваш Роберт Фрост, – рассмеялся Лукас. – Если рассуждать, как ты, все вроде ясно. Но ведь он начинает с огня!
– Очень многое начинается с огня, Люк. Но весь вопрос в том, чем все это кончается!..
Ник не мог решиться войти в комнату к Лукасу. Раньше он не стал бы колебаться, но теперь его сын стал совсем другим. Ник радовался тому, что Лукас разговаривает с Кэсси о своих уроках, потому что с отцом он теперь категорически не желал общаться на эту тему, да и самому Нику было теперь не помочь сыну-старшекласснику.
А вот Кэсси умудрилась найти с ним общий язык! И даже сумела разобрать с ним стихотворение. Еще бы! Медалистка…
Погромче топая, чтобы оповестить всех о своем возвращении, Ник прошел к себе в спальню, принял душ и почистил зубы.
Когда переодевшийся Ник заглянул к сыну, Лукас сидел там один и работал за компьютером.
– Привет, Люк! – поздоровался Ник.
Лукас смерил отца обычным раздраженным взглядом.
Ник хотел спросить сына, хорошо ли ему помогла Кэсси, и похвалить его за то, что он взялся за уроки, но не решился, опасаясь в очередной раз услышать, что лезет не в свое дело.
– А где Кэсси? – вместо этого спросил он.
– Наверное, внизу, – пожал плечами Лукас.
Внизу Кэсси не было ни в гостиной, ни на кухне. Ник позвал ее по имени, но не получил ответа.
«Что ж, – подумал Ник, – после того, как я рылся в ее лекарствах, она имеет полное право бродить у меня по дому».
И все-таки где она? Что она ищет?
Ник прошел через кухню и двинулся по коридору в сторону своего кабинета. Вскоре он увидел свет в открытой, как обычно, двери кабинета. За его письменным столом сидела Кэсси.
У Ника заколотилось сердце. Что она тут делает?
Он еще быстрее зашагал по ковру, заглушающему его шаги. Он шел беззвучно, хотя и не намеревался подкрадываться.
Ник заметил, что все ящики его письменного стола, кроме закрытого на ключ самого нижнего, немного приоткрыты, словно их поспешно прикрыл лазивший в них человек.
Сам Ник всегда аккуратно задвигал за собой все ящики. Он терпеть не мог, когда его письменный стол выглядел неряшливо.
Кэсси расположилась в черном кожаном кресле «Стрэттон-Симбиоз» и что-то писала в желтом блокноте.
– Кэсси!
Девушка вскрикнула и подскочила в кресле.
– Боже мой! – с трудом выговорила она, схватившись за сердце. – Пожалуйста, никогда больше так не делай.
– Извини, – сказал Ник.
– Я же полностью погрузилась в свои мысли, а ты так меня напугал… Но наверное, это мне надо извиняться за то, что я тут расселась без разрешения.
– Ничего страшного, – проговорил Ник, стараясь, чтобы его слова звучали как можно искренней.
Внезапно Кэсси начала задвигать ящики письменного стола.
– Я просто искала ручку и бумагу, – объяснила она. – Ты на меня за это не сердишься?
– Не сержусь, – выдавил из себя Ник.
– Мне пришла в голову мысль, и я должна была ее немедленно записать. Такое у меня бывает.
– Какая мысль?
– Да так… Я иногда записываю свои мысли. Может, когда-нибудь из них получится книга.
– Ты пишешь роман?
– Да какой там роман! Вся моя жизнь – роман… Ничего, что я сегодня пришла? Я звонила, но Марта сказала, что ты еще на работе, и мы поговорили с Лукасом. Он сказал мне, что ломает голову над одним стихотворением. А я как раз хорошо знаю его…
– Кажется, я помешал тебе наставлять моего сына на путь истинный.
– Не помешал. Я ему уже все объяснила, и сейчас он пишет начало доклада о современной поэзии. Мне кажется, из Лукаса будет толк.
– Если ты ему будешь помогать, – сказал Ник и подумал, что раньше никогда не слышал таких проницательных суждений о поэзии.
Так может, все дело действительно в этом! Может, Кэсси на самом деле пришла для того, чтобы помочь Лукасу разобраться с Робертом Фростом!
– Ты когда-нибудь преподавала? – спросил Ник.
– Чем я только в жизни не занималась…
Свет встроенных в потолок ламп играл на искрящихся волосах Кэсси, которая все еще производила бестелесное впечатление, хотя ее кожа и не была теперь такой бледной, как раньше. Девушка больше не казалась больной, и у нее исчезли темные круги под глазами.
– Что?
– Это из стихотворения «Смерть работника». В нем говорится о доме. И о семье.
– Сколько же ты знаешь!
– А ты?
– А я ненавижу математику. От финансовых отчетов у меня болят зубы.
– А спорт? Наверное, нет такого спорта, которым ты бы не занимался?
– Есть, – немного подумав, признался Ник. – Я никогда не занимался верховой ездой.
– А керлингом?
– Глупость какая! Разве это спорт!
– А стрельбой?
У Ника похолодело внутри, у него закружилась голова, и все поплыло перед глазами.
– Неужели ты никогда не стрелял по движущимся мишеням? Это же так здорово! – настаивала Кэсси.
– Нет. Никогда, – стараясь скрыть дрожь в голосе, пробормотал Ник и опустился в жалобно захрустевшее под его весом плетеное кресло. Лаура не разрешила ему взять с собой в новый дом его любимое старое кожаное кресло, казавшееся ей недостаточно изящным.
Ник стал тереть глаза, стараясь скрыть захлестнувшую его волну страха.
– Извини, – проговорил он. – Я очень устал. Рабочий день оказался слишком длинным.
– Если хочешь, расскажи мне, что у тебя происходит на работе.
– Давай в следующий раз. Ты не думай, я ничего от тебя не скрываю, только мне сейчас совершенно не хочется думать о работе.
