7
Молли тихо плакала, плечи ее дрожали, а я успокаивал ее, целуя в затылок и нежно приговаривая:
– Молли, дорогая, прости меня, что я не доглядел и ты невзначай наткнулась на фото.
Она вцепилась в подушку обеими руками, уткнулась в нее лицом и с трудом выговаривала, глотая слова:
– Это какой-то кошмар… Что они с ним сотворили…
– Кем бы они ни были, Молли, их поймают. Они уже почти попались. Я понимаю, что это не утешит тебя.
Я и сам не верил в то, что говорил, но Молли нужно было как-то успокоить, хотя бы словами. Я ничего не сказал ей о своих подозрениях, что наш дом обыскивали.
Она повернулась, ища глазами мое лицо. Сердце у меня сжалось.
– Кто осмелился на такое, Бен? Кто?
– Любой государственный чиновник может стать жертвой психопата. Особенно занимающий такой секретный пост, как директор ЦРУ.
– Но… это же значит, что папу сначала убили, так ведь?
– Молли, вспомни, ты разговаривала с ним утром в тот день, когда его убили.
Она всхлипнула, достала салфетку «Клинекс» и вытерла нос.
– Утром в тот день… – повторила она механически.
– Ты сказала, что ни о чем таком вы не говорили.
Она кивнула головой и глухо произнесла:
– Я помню, он жаловался, что внутри Управления идет какая-то возня между разными силами, а какая – много распространяться не стал. Но он считал, что это в порядке вещей. Он понимал, что ЦРУ – такое учреждение, которое в узде не удержишь. Думаю, он просто хотел выговориться и отвести душу, но, как всегда, не мог сказать о чем-либо секретном.
– Ну а дальше?
– А дальше – больше. Он тяжело вздохнул и сказал… нет, нет, не сказал, а пропел: «Дураки ломятся туда, куда умный нипочем не пойдет…» Пропел своим басом.
– А-а, помню эту песню. Ее Синатра исполнял. Верно?
Она опять кивнула и приложила салфетку к губам.
– Это его любимая песня. Синатру он не любил, а песня ему нравилась. Ну не так чтобы она для него была душещипательной. Так или иначе, он частенько напевал ее, когда убаюкивал меня маленькой.
Я встал с постели, подошел к зеркалу и поправил галстук.
– Уходишь, на работу, Бен?
– Н-да. Извини меня.
– Я чего-то боюсь.
– Понимаю. Но я же рядом. Позвони мне, если что, как только захочешь.
– Ты намерен подписать контракт с Алексом Траслоу, так ведь?
Я одернул лацканы пиджака и причесался, но конкретного ничего не сказал.
– Поговорим попозже, – сухо ушел я от прямого ответа.
Она как-то странно посмотрела на меня, будто собираясь сказать что-то, а потом вдруг вымолвила:
– А почему ты никогда не говорил мне о Лауре?
– А я не… – начал было я.
– Нет. Послушай. Я понимаю, что тебе больно, даже невыносимо говорить о ней. Я понимаю все. Поверь, я вовсе не хочу снова бередить твои раны, но вспомни, что случилось с папой… Ну ладно, Бен, я всего лишь хочу знать, имеет ли твое решение работать у Траслоу какую-то связь с убийством Лауры, с какими-то попытками уточнить и прояснить обстоятельства или что-то еще…
– Молли, – спокойно сказал я, не желая говорить на эту тему. – Не надо об этом.
– Ну ладно, – согласилась она. – Извини меня.
Она определенно что-то знала, но что – об этом я в то время еще не догадывался.
В тот день я многое вспомнил про Харрисона Синклера. Самое раннее воспоминание относится к случаю, когда он отпустил одну непристойную шутку.
Синклер был высокий, худощавый, элегантный мужчина с седовласой головой, ранее явно увлекался спортом (занимался академической греблей в Амхерсте). По натуре своей он был покладист, обаятелен, с чувством собственного достоинства, любил пошутить.
Когда я еще учился в колледже, мне как-то с двумя другими студентами довелось посещать семинар по ядерному оружию в Массачусетском технологическом институте. Однажды утром, в понедельник, я вошел в семинарскую аудиторию и заметил там постороннего – высокого, хорошо одетого пожилого мужчину. Он сидел за профессорским столом, сделанным в виде гроба, и слушал выступавших, не проронив ни слова. Я посчитал – и не ошибся – что он из друзей профессора. Лишь много лет спустя я узнал, что Хэл, который к тому времени уже стал третьим лицом в ЦРУ, директором департамента оперативной службы, приезжал тогда в Бостон координировать операции по пресечению деятельности группы шпионов из-за «железного занавеса», завербовавших некоторых преподавателей Массачусетского технологического института.
Получилось так, что на том семинарском занятии я представлял свой реферат на тему пагубности американской ядерной политики взаимного гарантированного уничтожения, сокращенно – МАД. Помнится, это была жалкая курсовая работа студента. В заключении работы как-то бестолково обыгрывалось созвучие, что МАД (по-английски МАД – сумасшествие, безумие) – это «поистине сумасшедшая политика». По правде говоря, я зря хулю сам себя: доклад все-таки был довольно приличным, с привлечением открытых советских и американских первоисточников по проблемам ядерной стратегии.
После семинара импозантно выглядевший незнакомец представился, поздоровался со мной за руку и сказал, что мой доклад произвел на него хорошее впечатление. Так мы стояли, беседуя, и тут он произнес непристойную, но довольно забавную шутку насчет ядерного оружия и всего такого прочего. А потом я увидел свою подружку Молли Синклер, входившую в аудиторию. Мы поздоровались, удивившись неожиданной встрече вне Гарвардского студенческого городка.
Хэл пригласил нас обоих на ленч в ресторан «Мэйсон Роберт» на Школьной улице, в здании Олд- Сити-холл (с тех пор я с Молли побывал там еще разок, когда сделал ей предложение выйти за меня замуж, а она ответила, что подумает). За столом мы немало выпили, да и нашутились вдоволь. Хэл отпустил там еще одну неприличную шутку, отчего Молли покраснела.
– Вам обоим нужно держаться друг друга, – сказал он на ушко Молли, но не так уж тихо, чтобы я не услышал, – он мировой парень.
Она еще больше покраснела, стала совсем пунцовой.
Нас явно влекло друг к другу, но стали мы мужем и женой только через несколько лет.
– Рад снова встретиться с вами, – сказал Александр Траслоу. Я сидел на следующий день вместе с ним и Биллом Стирнсом в банкетном зале ресторана «Ритц-Карлтон». – Но должен признаться – удивлен немного. Когда мы говорили на похоронах Хэла, я остро почувствовал, что мое предложение вас ничуть не заинтересовало.
Одет он был в другой костюм, тоже сшитый на заказ, но уже изрядно помятый. С костюмом как-то не вязался галстук-бабочка: маленький, аккуратный, темно-синего цвета и неловко повязанный. Я надел свой лучший костюм, оливково-зеленого приглушенного цвета в клетку, приобретенный в магазине Андовера на Гарвардской площади, я намеревался произвести достойное впечатление на ветеранов.
Алекс Траслоу критически оглядел меня с разочарованным видом, одновременно намазывая масло на поджаренную булочку.
