Меня со всех сторон окружили какие-то люди, нацелив пистолеты, и я нехотя положил «рюгер».
Тоби сидел на заднем сиденье машины, подъехавшей последней. Говорил он, опустив боковое стекло.
– Дико извиняюсь, – спокойно произнес он. – Но все равно, побег был просто великолепен.
28
Меня привезли на простой служебной машине, темно-синем седане марки «крайслер», в Кристал- Сити, в штате Вирджиния. Там мы въехали прямо в подземный гараж неприметного служебного здания без всяких вывесок и табличек. Я знал, что у ЦРУ есть несколько домов в Кристал-Сити и его окрестностях, этот, несомненно, тоже был одним из них.
До лифта и седьмого этажа меня сопровождал шофер, дальше он повел меня по длинному коридору, стены которого были окрашены в желтовато-коричневый цвет, как принято во всех правительственных учреждениях. Меня привели в комнату номер 706, выкрашенную в темный, неровный, напоминавший замерзшее ночное окно цвет. Там нас встретил дежурный референт и провел во внутренние помещения, где представил бородатому невропатологу, по виду индийцу лет сорока, назвавшемуся доктором Санья Мехта.
Без сомнения, вам любопытно, пытался ли я прочесть мысли сопровождавшего меня шофера или людей, мимо которых проходил по коридору. Отвечу сразу: да, пытался. Шофер был тоже из ЦРУ, да и одет был в такую же униформу, что и тот водитель, который привез меня в особняк. Но от него я не узнал ничего. Самое большее, что мне удалось узнать, пока шел по коридору, это то, что здание действительно принадлежит Центральному разведуправлению и используется для научно-технических работ.
С доктором Мехта получилось все наоборот. Не успел я поздороваться с ним, как прочитал его немой вопрос: «Можете ли вы слышать мои мысли?»
Поколебавшись немного и решив больше не прикидываться простачком, я громко ответил:
– Да, могу.
Он жестом пригласил меня присесть и мысленно спросил: «А мысли других людей вы тоже можете слышать?»
– Нет, – начал я объяснять. – Только тех людей, которые…
«Только мысли, имеющие характерные особенности. Скажем, те, которые возникают под влиянием сильных переживаний, верно?» – услышал я.
Улыбнувшись, я согласно кивнул.
Затем я услышал какую-то фразу на незнакомом языке и предположил, что она выражена на одном из языков Индии.
Тут доктор Мехта впервые заговорил:
– На хинди вы ведь не говорите? Не так ли, мистер Эллисон?
По-английски он говорил, как истинный англичанин.
– Нет, не говорю.
– Ну а я двуязычный, что означает, что свободно думаю и говорю на хинди и по-английски. Так вы сказали мне, что не понимаете мои мысли, выраженные на хинди? А вы слышите их? Верно ли?
– Верно.
– Но, разумеется, не все мои мысли, – продолжал он. – За минувшие пару минут я кое о чем подумал на хинди и на английском. У меня возникли, наверное, сотни разных мыслей, если так можно назвать поток всяких идей. Но вы можете различать лишь те из них, которые я продумываю с большим напряжением.
– Полагаю, что так оно и есть.
– Не можете ли пересесть сюда на минутку?
Я снова согласно кивнул.
Он встал из-за стола и вышел из комнаты, затворив за собой дверь.
Я сел на его место и внимательно оглядел стоящую на столе коллекцию пластмассовых сувенирных пресс-папье, установленных так, что они обрушатся, если их качнуть, и вскоре услышал другие мысли. Голос был женский, высокий и с болью: «Они убили мужа… Убили Джека. О Боже мой. Они убили Джека».
Минуту спустя доктор Мехта вернулся.
– Ну как? – спросил он.
– Я слышал голос, – ответил я.
– Чей?
– Женский. Она думала, что ее мужа убили. Мужа зовут Джек.
Шумно вздохнув, доктор Мехта медленно покачал головой и спросил:
– Ну как?
– Что как?
– Вы больше ничего не слышали, кроме этих мыслей, не так ли?
Он придал слову «слышать» то же значение, какое и я имел мысленно в виду.
– Все было тихо.
– Вот. Но до того были и другие мысли – тут вы правы. Интересно, очень интересно. Я допустил бы, что вы улавливаете горе, страдание. Но вы не распознаете переживания, чувства. Похоже, что слышите только описательные мысли, выраженные в словах, верно?
– Да, верно.
– Ну а можете рассказать точно, что слышали?
Я повторил то, что слышал.
– Так и было, – подтвердил он. – Великолепно. А как вы отличаете голос человека от услышанных мыслей?
– Ну… тембры разные, звучат они по-разному, – пытался я объяснить. – Все равно что фразу сказать – это одно, а прошептать – другое. Или… похоже на то, когда мысленно вспоминаешь разговор со всеми модуляциями, интонациями и прочими атрибутами. Я воспринимаю слова, произнесенные голосом, совсем по-другому, нежели мысленные слова.
– М-да, интересно, – заметил доктор Мехта.
Он встал, взял со стола пресс-папье в виде Ниагарского водопада, повертел его в руках и поставил на полку позади рабочего стола.
– Но первого-то голоса вы не слышали, а?
– Не знаю, был ли тот голос.
– Был, мужской голос, с другой стороны этой стены, но говорившего попросили думать спокойно, без эмоций. Второй голос принадлежал женщине. Она была в той же комнате, ее проинструктировали представить себе мысленно что-то ужасное и думать об этом с особым напряжением. Комната, между прочим, звуконепроницаема. Третий голос, который вы тоже не уловили, исходил также от женщины, но она находилась в другой комнате, в сотне ярдов отсюда.
– Вы сказали, что она мысленно представила себе… – сказал я, – то есть вообразила, что ее мужа и впрямь убили.
– Да, это так.
– А не значит ли это, что я не сумел отличить ее подлинные мысли от придуманных?
– Можно и так сказать, – согласился Мехта. – Интересно, не так ли?
– Но это оценка неполная, – ответил я.
Затем он целый час гонял меня по всяким тестам, чтобы уточнить, насколько чувствителен мой дар, какой должен быть уровень эмоций, чтобы я улавливал звучание мыслей, на каком расстоянии от меня должен находиться «подслушиваемый» субъект и другие вопросы. В конце он дал такое объяснение:
– Как вы и предполагали, ваша необычная способность является результатом воздействия магнитного поля МРИ на ваш мозг.
Он закурил сигарету «Кэмел». Пепельница у него была сувенирная, но дешевенькая, из тех, что
