Я лишь хмыкнул в ответ, не пожелав спросить, кто это «его люди», хотя Руджеро, может, и знал – кто.
Слева на склоне холма паслось небольшое стадо овец. У них были розовые изящные мордочки, совсем непохожие на морды американских овец, а когда мы проезжали мимо, они, глядя на нас, блеяли, как бы подозревая в чем-то нехорошем.
Впереди появилось главное здание.
– А как дом выглядит изнутри? – поинтересовался я.
– Никогда не был внутри. Слышал только, что там роскошно, но запущено все основательно. Требуется большой ремонт. Слышал я, что немец поэтому и купил виллу по дешевке.
– Повезло ему.
Тут мы поехали вдоль невысокого парапета, установленного по верху извилистого оврага, и миновали какое-то приземистое каменное строение без окон.
– Крысиный дом, – заметил Руджеро.
– Что? Что?
– Да я так, в шутку. Туда обычно сваливают кухонные отбросы. Крысы там так и кишат, поэтому я держусь подальше от этого места. Теперь они собираются устроить в нем склад.
Я содрогнулся при одном напоминании о крысах – всю жизнь я панически боялся их.
– А как это ты умудрился столь многое узнать про это имение? – полюбопытствовал я.
– Про Кастельбьянко-то? Да я, еще когда был мальчишкой, любил здесь играть со сверстниками. Все пацаны любили ходить сюда играть.
Он переключил коробку передач на нейтралку и покатил к террасе, где несколько загорелых пожилых рабочих сидели, сгорбившись, и высекали на плитах известняка замысловатый орнамент из концентрических кругов.
– В те дни, когда имение Кастельбьянко принадлежало семье Перуцци – Мончинис, владельцы разрешали ребятам из Росиа играть здесь. Им было на все наплевать. А иногда мы помогали прислуге выполнять всякие работы по дому.
Он потянулся к боковому ящику, вытащил оттуда две пары брезентовых рукавиц и протянул мне одну. Потом взялся за рычаг механического устройства для выгрузки мрамора и сказал:
– Если у тебя есть человек, готовый перекупить имение у немца, тогда постарайся найти людей, которые снимут и колючую проволоку вокруг. Этим местом должна пользоваться вся коммуна.
Он выпрыгнул из кабины, я вылез тоже и пошел за ним к заднему борту грузовика, где он стал поднимать с земли мраморные плиты и аккуратно укладывать их в ровный ряд около террасы.
– Какого дьявола ты сюда приперся, Руджеро? – крикнул один из каменщиков, повернувшись к нам и махнув рукой.
– Спроси начальство, – ответил ему Руджеро, продолжая сгружать плитки. – Я делаю свое дело. За это мне деньги платят.
Я стал помогать сгружать и сортировать мрамор: тонкие, необработанные плитки – укладывать в одну сторону, отполированные – в другую. Плитки были совсем не тяжелые, но довольно хрупкие, так что приходилось обращаться с ними весьма осторожно.
– А меня никто не предупреждал, что привезут мрамор, – между тем говорил, отчаянно жестикулируя, тот же каменщик, который оказался бригадиром. – Мрамор привозили на той неделе. Твои ребята что, спятили, или как?
– Я делаю только то, что мне велено, – ругался в ответ Руджеро, показывая рукой на виллу. – Того мрамора не хватило, вот Альдо и решил прислать этот. Да ладно, что бы там ни было, не твое это собачье дело.
Бригадир поднял мастерок, пригладил цементную кладку и примирительно сказал:
– Ну, черт с тобой.
Некоторое время мы проработали молча, поднимая плиты, перенося их и укладывая, стараясь работать ритмично, а потом я спросил:
– Эти рабочие, они что, знают тебя?
– Бригадир знает. Мой брат у него работал пару лет. Осел он лопоухий. Ты что, хочешь разгрузить все эти плиты?
– Почти все, – ответил я.
– Почти.
Работая без разговоров, я присматривался к дому и местности. Вблизи Кастельбьянко оказалось вовсе не роскошным дворцом. Здание было, конечно, большим и довольно красивым, но уже сильно обветшало и местами разрушилось. Наверное, потребуется выложить не менее миллиона долларов, чтобы вернуть великолепие, каким оно блистало века назад, но вряд ли у Орлова есть на счету такие огромные деньги. А где он вообще взял деньги, подумал я, а потом решил, что почему бывшему шефу советской разведки не найти путей по-умному прикарманить толику из безмерного бюджета, которым он, по сути, бесконтрольно распоряжался, и перевести суммы в конвертируемой валюте в швейцарские банки? А сколько он платит своим охранникам, которых никак не менее полудюжины? Не так уж и много, видимо, но он к тому же укрывает этих парней, оберегает их от ареста и тюрьмы, что грозит им, если они вернутся в Россию. Как быстро меняются события в истории: еще недавно всемогущие офицеры госбезопасности, щит и меч коммунистической партии, теперь дрожат от страха за свою шкуру, а на них ведется охота, как на бешеных собак.
Меня все же беспокоила сравнительная легкость, с которой удалось проникнуть на территорию виллы Кастельбьянко. Так какие же меры безопасности приняты здесь для охраны человека, который трясется за свою жизнь, человека, который вынужден был просить защиты у шефа ЦРУ, как какой-нибудь чикагский лавочник, искавший покровительства от рэкетиров у подручных Аль-Капоне?
Нет, все же система безопасности здесь самая современная, хотя и не видно никаких снайперов, скрытых видеокамер с круговым обзором.
Безопасность здесь покоилась на совершенно иных началах. Она заключалась прежде всего в анонимности охраняемого и оказалась столь надежной, что даже в ЦРУ не знали, где он скрывается. Слишком широкие и строгие меры безопасности стали бы… ну ладно, я не могу удержаться, чтобы не сказать: своеобразной красной тряпкой для быка. Слишком тщательная и строгая система охраны неизбежно привлекла бы к себе ненужное внимание. Почему бы богатому эксцентричному немцу не нанять для охраны несколько человек? Но налаживать слишком уж изощренную систему охраны – дело довольно рискованное.
Ну хорошо, так или иначе, мне удалось проникнуть на объект, а согласно добытым данным, Орлов должен тоже находиться здесь. Теперь встала проблема: каким образом мне пробраться в сам дом? А когда я проберусь туда, возникнет еще более трудная задача: как выбраться оттуда живым и невредимым?
В двадцатый раз прокрутив мысленно свой план, я дал сигнал своему итальянскому пособнику бросить все эти мраморные плиты и следовать за мной.
– Помогите! Ради всех святых, помогите мне кто-нибудь! – кричал Руджеро, что есть сил молотя в тяжелую деревянную дверь, ведущую в кухню. На его руку выше локтя было просто страшно смотреть: из глубокой раны обильно капала кровь.
Я присел в кустах за ржавыми железными бачками, куда сваливали остатки пищи, и наблюдал. Внутри раздался какой-то шум – значит, отчаянные крики и стуки услышали. Наконец, дверь медленно, со скрипом открылась, показалась пожилая толстая женщина в кухонном фартуке, надетом поверх бесформенного цветастого домашнего платья. Ее карие глаза, резко выделяющиеся на фоне морщинистого лица и гривы растрепанных седых волос, широко раскрылись при виде раны на руке Руджеро.
– Что это такое? – вскрикнула она по-русски испуганно визгливым голосом. – Боже мой! Входи, молодой человек! Быстрее!
Руджеро отвечал, естественно, на итальянском:
– Плита упала. Мрамор очень острый.
Я предположил, что женщина эта – экономка, а когда Орлов находился у власти, служила у него домашней работницей и, по моим представлениям, относилась ко всем несчастным случаям по-матерински,
