слово «завет». Ну, то есть последняя воля, «завещание». А затем Сталин сказал: «Завещание не должно попасть на Запад. Оно должно быть уничтожено».
В. Вы говорили, что именно в этот момент Леман что-то ему ответил?
О. Да, но начал говорить Берия. Он сказал старую русскую поговорку, что-то вроде: «Бумага все стерпит. Но бумага ничего не забудет». Что-то в этом роде. И только затем Леман заметил: «Вы отлично знаете, что оно не будет уничтожено ни в коем случае».
В. И что на это ответил Сталин?
О. Ничего. Он встал, подошел к патефону и опять поставил ту же пластинку.
— Чарли, ты заметил, что одна из лампочек на щите сигнализации все время горит? — спросила Шарлотта.
— Что-что? — занятый чтением, переспросил Стоун.
— Одна из лампочек на щите горит. Голубая. Когда мы пришли, она не горела.
— Да?
— Как ты думаешь, ящики в сейфах тоже под сигнализацией?
— Да нет, это невозможно, — вдруг ответил Чарли. Он наконец оторвался от бумаг. — Я не вижу… Может быть, пол… Иногда в пол вставляют пластинки, реагирующие на давление. — Стоун негодующе зарычал.
— Наверняка наверху уже поднята тревога, — сказала Шарлотта. — Давай-ка лучше уйдем из этого угла.
Стоун глядел на голубой огонек на щите. Конечно, она права, в любой момент сюда могли прийти. Но в этом случае все можно было объяснить неосторожностью, тем, что он забыл о сигнализации в этой части архива.
Он не мог оторваться от документа.
— Чарли, пожалуйста, давай уйдем отсюда.
— Все будет хорошо, я уверен. Не волнуйся. Я хочу посмотреть еще, сейчас…
Шарлотта нервно вздохнула.
— Получается, что Уинтроп засадил твоего отца в тюрьму, да?
Стоун не ответил.
— Чарли, а кто такой этот «К-3»?
Прежде чем ответить, он долго всматривался в плохие копии, только что сделанные на старой копировальной машине.
— Ну, вероятно, какое-то обычное условное обозначение агента ФБР. Ничего интересного.
Но он врал. Он-то знал, что «К-3» — это так называемый «крот», или проникающий агент. С начала пятидесятых годов литерой «К» обозначались именно такие агенты. Чарли это было известно. Для начинающего в ЦРУ это была не самая удачная операция: «кротов» оказалось намного меньше, чем условных цифровых обозначений.
Было ясно, что Элфрид Стоун, возможно, и случайно, узнал о таком агенте, работающем в Москве. А какой-то человек — или группа людей — очень опасался, что он может выдать этот секрет.
— Я ничего не понимаю, — вытянув прядь волос и закладывая ее за ухо, произнесла Шарлотта, — ФБР допрашивало всех, кто тогда был на обеде у Сталина и знал о завещании Ленина, которое, вернее всего, не представляло ни малейшего интереса для всех этих людей, правильно? Но ведь ясно, что им необходимо было скрыть содержание этого документа? А почему? Зачем?
Стоун, сжав губы, пожал плечами.
— Я об этом могу только гадать. — Он мгновение помедлил и добавил: — Я хочу попросить тебя об одном одолжении. Но ты вольна отказаться.
Она вопросительно взглянула на него.
— Эта Соня Кунецкая, о которой упоминается в документе… Как ты думаешь, ты не могла бы…
— Найти ее в Москве, узнать, жива ли она, да?
— Да. Но если ты не хочешь…
— Конечно, я постараюсь. — Она опять нервно заложила прядь волос за ухо. — Но я не понимаю еще одной вещи: если Уинтроп предал тогда твоего отца, продал его, то почему Элфрид смирился, почему ничего не пытался опровергнуть?
— Я вижу, вы еще здесь, — высокий и пронзительный голос, довольно сильный для человека, которому было уже под девяносто, заставил их вздрогнуть.
В двери архива стоял Леман. Под левую руку его поддерживал могучий телохранитель. Свет отражался в очках старика, поэтому они не могли видеть выражение его глаз; а телохранитель, парень с фигурой боксера, смотрел на них с явной угрозой.
— Уинтроп… — Шарлотта быстро соскочила со стола, на котором сидела.
Леман медленно приблизился к ним.
— Вы знаете, прием давно закончился, — сказал он. — Все уже разъехались. Мне кажется, он получился удачным, не правда ли? — Он подошел еще ближе. Его голос отозвался металлическим эхом. Он тяжело дышал. — Марджери сказала мне, что сработала сигнализация, и я решил сам все проверить. Я знал, что это не взломщик, что это вы. Но ведь всегда приятно посмотреть на людей за работой.
Документы лежали на столе за копировальной машиной, в пределах видимости Лемана. Но ведь он был старик, и, вернее всего, он не должен был их увидеть из-за плохого зрения.
— Я надеюсь, Шарлотта, ты будешь говорить в своей передаче только хорошее? — спросил Уинтроп. — А это что такое?
Он смотрел прямо на документы. Его внимание привлек красный штамп на папке, означающий, что информация, в ней содержащаяся, совершенно секретна. Вместе с телохранителем он подошел еще ближе.
— Что это такое? — Старик слабой рукой указал на бумаги и наклонился, чтобы получше рассмотреть их. — Где вы это взяли? — Он схватил документы со скоростью, напугавшей Стоуна.
— Я, должно быть, по ошибке задел сигнализацию, — мягко и вежливо сказал Чарли в надежде отвлечь внимание Уинтропа от досье, но Леман перебил его.
Его голос дрожал. От страха или от ярости?
— Я никогда не давал тебе разрешения лазить в эти сейфы! — Он протянул дрожащую руку и передал листки телохранителю. — Как ты посмел рыться в моих личных бумагах?
— Ты предал его, не так ли? — со сдержанной яростью спросил Стоун. — Только сейчас, через много лет, я начинаю осознавать, что неправильно понимал причину, по которой ты помогал нам. Ты просто чувствовал себя виноватым, да?
Стоун потихоньку засунул копии досье в задний карман брюк. Леман схватил фотокопии, сделанные Шарлоттой, пока Чарли звонил по телефону.
— Убирайтесь отсюда оба, — дрожащим от злости голосом сказал старик. — Я сделал все, чтобы спасти твоего отца. Я даже представить не могу, о чем ты думал, влезая в мой сейф подобно взломщику. Это не твое дело… Как ты посмел?! — Его голос поднялся до какого-то ужасающего визга. Шарлотта дрожащими руками испуганно обняла Чарли. — Вон отсюда! — проскрипел опять Леман. — Вышвырните их отсюда сейчас же! — прошипел он с невероятной злобой человека, которому есть что скрывать.
Они провели ночь вместе.
Она отказалась ехать в их квартиру, поэтому они отправились в отель, распили бутылку вина, заказанную в ресторане, и засиделись чуть ли не до утра. Им захотелось танцевать, но в номере не было радио. Поэтому они включили телевизор, нашли одну из бесконечных ночных программ, танцевали под плохую подделку польки и разговаривали так откровенно, как не разговаривали уже много лет.
— Не проходит ни дня, чтобы я не корила себя за то, что тогда натворила, — призналась Шарлотта. — Но я была не в себе, я была сумасшедшая. Мне просто необходим был хоть кто-нибудь, а ты был в Вашингтоне.
— Я понимаю. Я прощаю тебя. А ты прости меня.
— Ты был верен мне?
