пожилых двоюродных братьев и сестер, которых я едва узнал.
Гроб должны были нести я с Сетом и еще пара человек из храма и из похоронного бюро. Перед церковью стоял большой венок: понятия не имею, как он там оказался. То ли кто-то прислал, то ли это входило в услуги бюро.
Месса тянулась очень долго, нужно было часто вставать, садиться и становиться на колени. Наверное, чтобы не заснуть. Я почти ничего не понимал, был как в тумане, словно контуженый. Отец Януччи называл отца Фрэнсисом, а один раз даже Фрэнсисом Ксавьером, будто бы это доказывало, что отец был истым католиком, а не атеистом, который говорил о Боге, только когда богохульствовал. Отец Януччи сказал: «Мы грустим, прощаясь с Фрэнсисом, мы горюем о его уходе, но мы верим, что он ушел к Богу, что теперь он в лучшем мире, что он воскрес, как Иисус, и зажил новой жизнью. Смерть Фрэнсиса — еще не конец. Мы пока вместе с ним. И почему в последние месяцы на его долю выпало столько страданий?» Он сам ответил на свой вопрос, вспомнив что-то про страдания Иисуса, и добавил, что «страдания не сломили Христа». Я не совсем понимал, о чем говорит священник; впрочем, я вообще постоянно отключался и мало что слышал.
Когда все закончилось, Сет меня обнял, Антуан до боли пожал руку и тоже обнял. Я с удивлением заметил, что по лицу великана катится слеза. Я-то не плакал в течение всей службы. Я вообще целый день не плакал. Мне как будто сделали анестезию. Может, я уже отрыдал свое.
Тетя Айрин подковыляла ко мне и взяла мою ладонь своими пухлыми руками со старческими пятнами. Ее губы были неровно накрашены ярко-красной помадой, а духи шибали в нос так, что пришлось задержать дыхание.
— Твой отец был хорошим человеком, — сказала она. Наверное, на моем лице отразилось сомнение, хотя я и не хотел этого показывать. — Да, знаю, он не любил демонстрировать свои чувства. Ему было трудно. И все-таки он любил тебя.
Ладно, не будем спорить, подумал я, улыбнулся и поблагодарил ее. Друг отца из «Киваниса», массивный мужчина его возраста, но на вид лет на двадцать моложе, тоже пожал мне руку и сказал: «Сочувствую вашей потере». Пришел даже Джонси, тот самый грузчик из «Уайатт телеком», с женой Эстер. Оба выразили соболезнования.
Сейчас я должен был сесть в лимузин и поехать за катафалком на кладбище. На выходе из храма я заметил мужчину, который сидел в последнем ряду. Он пришел почти сразу после начала мессы, но в темной церкви я не увидел его лица.
Мужчина обернулся и встретился со мной взглядом.
Это был Годдард.
Я с трудом поверил своим глазам. Тронутый почти до слез, я медленно пробрался к Джоку, улыбнулся и поблагодарил за то, что он пришел. Годдард покачал головой, отмахиваясь от моих благодарностей.
— Я думал, вы в Токио, — сказал я.
— Какого черта! Разве азиатско-тихоокеанский филиал никогда не заставлял меня ждать?
— Я не... — Я запнулся. — Вы перенесли поездку?
— Если я что и понял в жизни, так это как правильно определять приоритеты.
Я онемел и секунду не мог сказать ни слова.
— Я вернусь на работу завтра, — наконец выговорил я. — Наверное, опоздаю, потому что придется кое-что еще организовать...
— Нет, — сказал он, — не спеши.
— Все будет в порядке, правда.
— Не мучай себя, Адам. Мы как-нибудь справимся без тебя.
— Это не так... Не так, как с вашим сыном, Джок. То есть мой отец очень долго болел эмфиземой и... Действительно, ему так лучше. Он хотел уйти.
— Я знаю, что это за чувство, — тихо сказал он.
— Мы не были так уж близки...
Я огляделся. В темном храме стояли ряды деревянных скамей, стены были окрашены золотой и малиновой краской. В дверях меня ждали еще несколько знакомых.
— Видимо, мне не следует так говорить, особенно здесь, понимаете? — Я грустно улыбнулся. — Он был непростым человеком, очень жестким, и поэтому мне легче. Я не сломлен утратой и все такое...
— Нет, Адам, когда чувства смешанные, еще тяжелее. Сам увидишь.
Я вздохнул:
— Не думаю, что мои чувства к нему такие... были такими уж... смешанными.
— Ты поймешь потом. Упущенные возможности. То, чего не было, а могло бы быть. Только не забывай: твоему отцу повезло, что у него был ты.
— Не думаю, что он так считал...
— Это правда. Ему повезло.
— Ну, не знаю, — сказал я, и вдруг, без предупреждения, клапан во мне раскрылся, плотину прорвало и из глаз брызнули слезы. Я покраснел от стыда и выпалил: — Извините, Джок!
Годдард поднял руки и положил их мне на плечи.
— Не плачут только мертвые, — сказал он. Его глаза заблестели.
Я разрыдался как маленький. Мне было ужасно стыдно и в то же время как-то полегчало. Годдард обнял меня и крепко держал в объятиях, пока я по-идиотски хлюпал носом.
