– Нет.
– Лучше умереть, чем жить без памяти! – Алекс отвернулся, пряча слезы.
– Ничего, Алекс. – Я положил руку ему на плечо. – Все будет хорошо.
Он раздраженно передернул плечами:
– Убери свою чертову руку!
Я плелся в казарму, пошатываясь от усталости. В небо вонзался шпиль кафедрального собора Церкви Воссоединения, где мы с Анни венчались. Я пытался вытравить из памяти ее ослепительную улыбку, сверкающее рубиновое ожерелье, свою довольную физиономию, когда я произносил клятву верности пред алтарем.
Клятву верности до гроба. «Пока нас не разлучит смерть». Впрочем, необязательно. Брак можно расторгнуть. Я криво усмехнулся. Развод, разрешенный Церковью, отменит наши клятвы. Значит, это не клятвы, а пародии. Измена является веской причиной, хотя некоторые секты даже в этом случае неохотно разрешают развод. Я поднялся по ступенькам казармы. Мне придется подать заявление и ждать. А подать заявление надо обязательно. Разве у меня есть выбор? Нет. Я не смогу жить с Анни после того, что она натворила.
«В горе и радости, пока нас не разлучит смерть». В глубокой задумчивости я взялся за ручку двери.
Разлучит смерть, а не измена. Этой причины в клятве верности Церковь не предусмотрела.
«Ах, Николас…» – Я видел перед собой суровые глаза отца. Он смотрел с неодобрением.
«В здравии и болезни, в горе и радости…» Вдруг дверь казармы распахнулась, на площадку перед дверью шумно выскочили два солдата, но сразу присмирели, заметив перед собой капитана.
Пусть Церковь разрешает разводы. Но отец не мог учить меня плохому, клятва есть клятва. Оставив Анни, я нарушу клятву, данную перед алтарем. Впрочем, какое это имеет значение? Ведь одну клятву я уже нарушил.
Я ругался долго и изощренно и наконец ринулся в свою комнату, схватил сумку, выбежал к электромобилю и поехал домой.
Анни сидела на кухне за чашкой чая.
– Никки? – в ее глазах затеплилась надежда. Мой голос напоминал скрежет наждачной бумаги:
– Я не буду разводиться с тобой. Я поклялся оставаться с тобой до самой смерти, и я выполню свою клятву. Если хочешь, можешь развестись со мной. Возражать не буду.
– Ты пришел только из-за клятвы?
– Мы по-прежнему будем жить вместе. Никаких разговоров о том, что произошло в спальне. Никогда. Это все, что я могу сказать.
– В клятве были и другие слова. – Она порывисто встала. – Любить, уважать и защищать. Вот что ты обещал.
Слова застревали у меня в горле, но я все же произнес их:
– Я больше не люблю тебя. Я… я ничего не могу с этим поделать.
– Зачем тогда оставаться мужем и женой? – Она смотрела на меня пристально, с прищуром.
– Я дал клятву, – выдавил я. Лучше бы я не давал той клятвы.
– Что касается Эдди…
– Не говори о нем.
– Мы с тобой будем спать вместе? На одной кровати? Будем разговаривать?
– Не знаю. – Я устало опустился на стул. – Ты слишком много от меня требуешь.
– Как ты можешь жить здесь, ненавидя меня?
Я уронил голову на стол.
– У меня нет ненависти к тебе. – Господи Боже, сотри из моей памяти ту проклятую сцену, которую мне пришлось застать в собственной спальне. Дай мне занять место Алекса, сделай меня блаженным без памяти. – Алекс потерял память. Он не помнит меня.
– Ох, Никки!
Я попытался что-то сказать, но не смог. Она погладила меня по шее, по голове.
«Распутная Иезавель, не прикасайся ко мне!»
Она обхватила мою несчастную голову руками. Несмотря на всю свою решимость, я сразу растаял, уткнулся лицом в ее мягкие груди, ухватился за распутную, наглую жену как утопающий за соломинку. Плечи мои содрогались от рыданий.
Часть II
Март, год 2200-й от Рождества Христова
7
Наконец мои рыдания стихли; спустя час я взял себя в руки. Спал я один во второй спальне, всю ночь ворочался, осознавая, что соблазн комфортной жизни не сможет заставить меня забыть измену и сосуществование в одной квартире с Анни будет сплошной мукой. Лучше бы я остался в казарме! Но заставить себя перебраться туда я тоже не смог.
