– На веранду, кресло. – Моторчик зажурчал. Я справился с дверью, помогая креслу выкатиться наружу.
В спине у меня стреляло. Я надеялся найти Арлину, рассказать ей о своем фиаско, но ее нигде не было видно. Я вернулся в кабинет и зарылся в свои чип-записи.
Позже я перебрался в гостиную. Арлина сидела, свернувшись калачиком, на диване и читала новости голографовизора. Это был «Весь мир на экране».
Я попробовал проложить себе путь между кушеткой и креслом. Бормоча под нос, я пытался отодвинуть кушетку и едва не свалился со своего сиденья. Я негромко выругался.
– Ух! – Я показал на препятствие.
– Да, Ники? – промурлыкала Арлина.
Ей было чертовски хорошо известно, что мне нужно. Тем не менее я робко спросил:
– Ты не могла бы мне помочь?
– Конечно. – Она передвинула кресло.
– Спасибо. – Я проехал. – Я тебя не совсем достал своими просьбами? – /В моем голосе звучала надежда. – Знаешь, ненавижу быть иждивенцем.
Уголки ее губ приподнялись:
– Это что, еще одно объяснение?
– Да, если это необходимо.
Она поцеловала зарастающий шрам у меня на лбу. Через мгновение я спросил:
– Что там вещает «Весь мир на экране»?
– О твоем политическом некрологе. – Она прокрутила текст к началу. – Говорят, что ты уйдешь в отставку в течение месяца.
– Кое-кому этого очень хочется.
– Ник… – Она вдруг сделалась серьезной. – Как долго ты будешь оставаться на службе?
– До тех пор, пока… – Я замолчал на полуслове. Действительно, когда? Каждый раз после выборов я думал, что это будет в последний раз, но мое второе пребывание в должности Генсека продолжалось уже двенадцать лет, и за это время три раза проводились выборы. Несмотря на мое отвращение к политике – а Джеренс утверждал, что именно из-за такой позиции, – избиратели оставляли супранационалистов у власти, а партия не отказывала мне в доверии. Я не знал точно, почему. Хотя, по мнению некоторых, я слишком часто назначал земельщиков на высокие посты.
Если епископ Сэйтор осуществит свою угрозу, вопрос о моей отставке может быть вот-вот поднят.
– Я не знаю. Каждый день маленькая частичка меня жаждет уйти. Особенно сейчас, когда я парализован. – Я помолчал. – Но, как я тебе уже говорил, так уж я создан, чтобы любить власть. Не достойно ли это презрения?
– Но ты же стараешься все делать хорошо?
– Да, конеч… хотя, нет, не вполне. Я назначаю на должности моих друзей, мало занимаюсь Флотом, при первой возможности прижимаю Патриотов Земли.
– Что же заслуживает презрения?
– Игнорирую пожелания моей партии. Я груб с Сенатом.
– Я все же жду ответа.
– Пренебрегаю законами, если это мне подходит.
– Но не ради собственной выгоды. Для общественной пользы.
– Кто я такой, чтобы это решать?
– А кому это следует делать?
– Обществу. Для того и существует демократия.
– Общество – это… собрание болванов. Я кисло улыбнулся:
– Джеренс говорил, чтобы я уважал их за любовь ко мне. А ты вот говоришь, что они болваны.
Ее улыбка была куда добрее моей.
– Может, мы оба правы, – молвила она.
Я наклонился, чтобы поцеловать жену, потерял равновесие и уткнулся ей в грудь.
– Вы перешли в наступление, господин моряк? – скорчила гримасу она.
Моя беспомощность дико меня взъярила. Сколько мне еще оставаться в таком состоянии?
– Дьявол…
Я взял себя в руки, но настроение у меня испортилось. Я установил ноги обратно на ступеньки, развернул проклятое кресло.
– Ник, что…
– На выход, кресло! – И я покатил в свой кабинет.
