дочка была шлюхой-массажисткой, и это было правдой. Она имела клиентов, которые хотели, чтобы их обслуживали, и «босса», звонившего ей домой. А может, она открыла собственный бизнес и принимает их дома в Хьеллуме?
Хозяин кафе прошел между столами и предложил долить кофе. Арне поблагодарил и отказался. Хоть бы кто-нибудь забрал оставшуюся половину багета! Он вдруг почувствовал себя таким же беспомощным, как когда-то, когда она, будучи подростком, не приходила домой ночевать, говоря, что «ночует у подруги». Он глаз не мог сомкнуть. А она приходила домой посреди дня и отворачивалась в ответ на его упреки. Но теперь все было всерьез. Теперь речь шла о ее жизни.
Он встал и вышел из кафе. Он был совершенно сломлен. И он был в бешенстве. Он подбежал к машине, потом передумал, вернулся, потом опять передумал и снова вернулся. Его первой мыслью было ехать сразу же домой и сказать правду ей в глаза. Но немного погодя он осознал, что прямая конфронтация, по всей вероятности, обидит ее и вычеркнет из его жизни навсегда.
Его девочка…
Он шел по набережной и подбрасывал ногой камешки, и вся серьезность ситуации доходила до него, словно мокрая осенняя погода, мягкая и промозглая. Речь шла теперь не о его разочаровании и потерянной чести отца, речь шла о жизни девушки. Надо взять себя в руки, успокоиться и не предпринимать поспешных действий. Надо действовать дипломатично. И в то же время прийти домой и вести себя с ней как будто он ничего не знает… Он не представлял себе, как у него это получится.
В кармане задрожал мобильник. Звонил Дидриксен, чтобы узнать, как все прошло в банке. В его голосе чувствовалась усталость. Он просто хотел напомнить, что приближается день, когда оборудование помещения должно быть закончено. А с другой стороны, у него есть и добрые вести насчет автомобиля в Швеции. Там все в порядке, и машину можно будет забрать уже в выходные.
— Если только банк успеет оформить документы, — возразил Ватне.
— Послушай, я же не налоговый инспектор. Я тебе дам неделю отсрочки — или больше!.. если понадобится, — закричал Дидриксен. Он, казалось, вновь сгорал от энтузиазма. Его рвение было заразительным и всегда действовало на Арне.
— Отлично. Я мог бы, впрочем, немного поработать и сегодня. — Арне почувствовал, что у него определенно улучшилось настроение. Такие уж отношения у него сложились с шефом: Арне никогда не отказывался от работы и всегда был готов пойти навстречу, а Дидриксен часто предлагал ему дополнительную работу и неплохо платил. А срочная работа в Конгсвингере была сейчас очень кстати со всех точек зрения. Во-первых, ему сейчас не придется ехать домой, где предстояло нелегкое объяснение с Анне, а кроме того, у него появится возможность встретиться с Алкой.
— Хорошо. Вот это приятно слышать! — Дидриксен был опять в отличном расположении духа. — Может быть, я загляну туда. А вечером мы можем пообедать, если ты не против.
— Спасибо, но, к сожалению, не получится, — ответил Арне. — Мне надо вернуться домой. У меня сейчас гостит дочка…
— Ну конечно, понимаю, — ответил Дидриксен.
Ничего ты не понимаешь, подумал Арне. Ничегошеньки.
— До встречи, — пробормотал он и нажал на кнопку, так чтобы на другом конце не услышали, что у него дрожит голос.
41
Йертруд Моене вызвала Валманна к себе в четверг утром, прежде чем он успел пробежать глазами отчет об осмотре зеленой «ауди» и несколько факсов шведской пограничной полиции, лежавших на его столе.
По дороге в ее офис Валманн захватил чашку кофе, хотя хорошо знал, что она этого не любит. Он тоже не любил, когда его вызывали на ковер в самом начале рабочего дня, когда он еще не успел войти в курс дел.
— Я только хотела узнать, когда я могу ждать рапорта о ходе расследования дела о девушке, на которую наехала машина. — В ее голосе звучали безнадежные нотки. — Я вовсе не собираюсь вмешиваться в твою работу, — добавила она и сжала губы, чтобы изобразить нечто вроде улыбки. — Я только хотела бы, чтобы меня держали в курсе. Иными словами: чем ты занимался в течение последней недели, Валманн?
— Это дело становится все сложнее, — начал он. Это было действительно так. Дело было гораздо сложнее, чем Моене могла себе представить, и он пока не хотел выкладывать ей все соображения по этому делу или делам. Следы девушек в «вольво», убийство в Омутфорсе в клубе, который, по всей вероятности, использовался как публичный дом, и не в последнюю очередь беседа с Кайсой Ярлсби, — все это сильно его взволновало. Возможно даже, слишком сильно. Это дело было связано с конкретными лицами, и этих лиц было несколько. Выражение измученного, полного отчаяния лица Кайсы. Следы слез на ее обветренных щеках. Следы крови на виске девушки-иностранки, лежавшей в снегу на обочине дороги. И вдобавок искаженные нездешние черты лица убитого страшным ударом иностранца в каморке «Белого лося». И молодое, наглое, с маленькими глазками и кривой усмешкой, с выцветшей челкой, чисто скандинавское лицо Бу Далена, который бесстрашно и бесстыдно щурился в фотолинзу полицейской камеры. А вчера вечером появилось еще одно лицо. Придя домой, он достал конверт Кайсы и вынул из него письмо. Из конверта выпала небольшая фотография, с которой на него смотрела молоденькая девушка, блондинка с пышной прической, как будто она только что вышла из парикмахерской. Робкая подростковая улыбка, толстые губы и круглые щеки — сомнений не могло быть: это была Эви, дочка Кайсы, которую пытались разыскать и Кайса, и ее брат Бу, а отец зарабатывал деньги, намекая, где она может находиться. Валманн обычно считал себя профессионалом, но здесь он рисковал совершить самую опасную ошибку для полицейского — проявить личный интерес к делу и взять документы домой, что неминуемо приведет к таким нежелаемым результатам, как бессонница, презрение к самому себе и резкая смена настроения.
А вот теперь еще Моене хочет, чтобы он все это изложил на бумаге, ясным, схематичным языком.
— Преступность в районах вдоль шведской границы разнообразна, охватывает множество людей на разных уровнях, и очень трудно составить общее представление о ней, — начал он.
— Ну мы это все как раз понимаем, — прервала его Моене, как будто хотела помешать ему перейти на детали. Но Валманна было уже не остановить. Он вывалил ей все детали, которые только мог вспомнить. О наезде на девушку около «Малунгена», который все больше и больше выглядел как убийство, об отчаявшихся девушках, находящихся здесь, в Хамаре, и пытающихся от кого-то сбежать, о боснийском торговце цветами с раздробленным виском, о «вольво», который использовали для контрабанды гашиша и, возможно, для трафика…
Йертруд Моене пару раз поднимала руку, чтобы остановить его, но он продолжал:
— А сейчас еще оказалось, что пропала сестра водителя «вольво», девушка лет двадцати. Она пережила ужасную трагедию дома, где ее избивали и насиловали. Если окажется, что ее брат, который сейчас в розыске, замешан в трафике, то я боюсь, что он имеет отношение и к исчезновению девушки.
— Исчезновению своей сестры?
— Они не родные брат и сестра.
— А тебе не кажется, что это слишком смелое утверждение, Валманн? — Стиснутые губы ясно говорили о том, что она думала о его версии. Версии, которая действительно становилась все менее доказуемой с каждым новым сообщением, которое попадало в это здание бывшей швейной фабрики, ставшее теперь вместилищем Закона и правопорядка.
— Ты говоришь, смелое утверждение. Все это жестоко и бесчеловечно… — Он еле сдержался, чтобы не стукнуть кулаком по гладкой поверхности ее стола. — Но к сожалению, это реальность. И я хотел бы…
— Мне докладывали о совсем иной реальности, — прервала его Моене, на этот раз более высоким и не терпящим возражений голосом, как будто хотела любой ценой остановить нескончаемый поток слов. — И
