Обескураженный Пагель сел на кучу соломы, вдруг совершенно потеряв мужество. Часто бывает, что человек долго и стойко выносит множество неприятностей, и вдруг какой-нибудь пустяк может подкосить его. За последние недели Пагель перенес много тяжелого, не теряя бодрости, но мысль, что он хлопочет, надсаживается с утра до ночи, а между тем нерадивость, лень, распущенность растут, мысль, что с десяток лопат, заступов, вил в эту ночь покроется ржавчиной, подкосила его.
Он сидел на куче соломы, подперев голову руками; темнота сгущалась. Позади него таинственно шумел лес, с деревьев непрерывно капало. Он продрог. Будь он сейчас бодрее, свежее, энергичнее, он пошел бы в усадьбу, отчитал бы виновных и погнал бы их сюда, — пусть сами волокут домой свой инструмент. Но сегодня у него не было для этого сил: при мысли, что ему придется выслушать в ответ угрюмо-враждебные возгласы, он готов был заплакать, он чувствовал себя вялым, как выжатый лимон. Неподвижно сидел он, не ощущая в себе ничего, кроме серой бесконечной пустоты, у него даже не было сил закурить.
Так просидел он долго. В голове зашевелились мысли, нерадостные мысли, тревожные. Он думал о только что прочитанном письме тайного советника. 'Это начало конца, — решил он. — Нет, это конец, совсем конец'.
Тайный советник, которого несчастья дочери обратили в бегство, теперь взялся за ум. Его ум — это были его деньги: он вспомнил о неуплаченной аренде и захотел получить то, что ему причиталось. Но так как он был уверен, что денег не получит, то решил избавиться от арендатора. И он не только запретил всем, имевшим отношение к его зятю или работавшим у его дочери, входить в лес, не только запретил пользоваться лесными дорогами, так что придется тратить целые часы, чтобы окольными путями добираться до дальних участков, нет, он еще поручил лесничему зорко следить за сделками конторы. В случае продажи ржи, картофеля, скота лесничий должен был немедленно телефонировать адвокату старого барина, который тут же наложит запрет на поступившие суммы.
Теперь оказалось, что с коммерческой точки зрения Штудман был прав, настаивая на том, чтобы старый Элиас второго октября отвез деньги за аренду в Берлин, старик тогда унялся бы!
— В моем теперешнем положении отец мой будет чинить мне трудности?! возмутилась фрау Эва. — Нет, господин Штудман! Аренда подождет автомобиль же нужен мне сейчас, нужен постоянно. Нет, я плачу за машину.
Между далеким отцом и близким шофером Фингером, требовавшим уплаты за автомобиль под угрозой, что он тотчас же вернется с ним во Франкфурт, если взноса не будет, фрау Эва фон Праквиц сделала выбор в пользу Фингера.
— Не лучше ли каждый раз брать машину напрокат? — предложил Штудман.
— Никогда не бывает свободной машины, когда она нужна, — с раздражением ответила фрау Эва. — Нет, господин фон Штудман, вы очень добросовестный, очень дельный коммерсант, но вы забываете, что я должна искать свою дочь…
Штудман побледнел. Он закусил губу и ни слова не сказал о том, какого он мнения об этих поездках по окрестностям в поисках Вайо. Он покорился.
— Как вам будет угодно, — сказал он. — Я, значит, оплачу счет. Остальных денег хватит еще с избытком на уплату трех четвертей аренды…
— Не говорите мне больше об аренде! Ведь я сказала вам, что мой отец… в моем теперешнем положении… Неужели вы не понимаете? — почти крикнула фрау фон Праквиц. В эти дни она была так несдержанна, так бесконечно раздражительна! Доставалось от нее и Пагелю, если он тотчас же не прибегал на ее зов, бросив все дела. Но к нему она относилась не так враждебно, как к Штудману. Это казалось необъяснимым — разве она не питала когда-то слабости к Штудману? Но, может быть, именно из этой слабости и выросла враждебность? Теперь она была только матерью, а мать, ради своих любовных дел забросившая дочь, разве не заслуживает презрения?
Она сказала спокойнее:
— Я просила бы вас сейчас же внести всю сумму за машину, господин фон Штудман. Я хочу свободно располагать ею. Договоритесь с господином Фингером и его фирмой. И рассчитайте его. Как шофер он мне не нужен, у меня есть на примете другой, более подходящий.
Штудман, белый как полотно, только поклонился.
— Извините, что я была несколько резка, господин фон Штудман, — сказала фрау Эва и протянула ему руку. — Не очень-то мне сладко, но я предпочла бы об этом не говорить.
Господин фон Штудман так и не понял, какого усилия ей стоила даже эта маленькая уступка. Он машинально взял ее руку, он сказал, заикаясь:
— Могу ли я разрешить себе еще один вопрос?
— Пожалуйста, господин фон Штудман.
— Мне нужно хотя бы приблизительно знать, на каких условиях была заключена сделка с фирмой господина Фингера, раз я должен с ним рассчитаться.
— Это мне неизвестно, — сказала она безразличным тоном и отняла руку. Действуйте, как сочтете правильным, я возражать не буду. Ах, господин фон Штудман! — вдруг крикнула она, чуть ли не плача. — И вы тоже меня мучаете? Бесчувственный вы человек!
Она почти выбежала из конторы. Штудман сделал резкое движение в сторону Пагеля, но все же промолчал. С минуту он ходил взад и вперед по конторе, затем сел у письменного стола, снял часы с цепочки и положил перед собой. Пагель снова начал стучать на машинке, во время этого спора он не мог покинуть контору, фрау Эва все время стояла у двери, словно собираясь как можно скорее уйти.
Штудман молча сидел у письменного стола. Он смотрел не отрываясь на часы. Спустя очень короткое время, должно быть, все было высчитано минута в минуту, он включил телефон, соединявший контору с виллой, снял трубку с аппарата, покрутил ручку, затем резким жестом сделал знак Пагелю: тот перестал стучать на машинке.
Штудман казался ужасно несчастным и растерянным. Тот, кто увидел бы его в это мгновение, с трубкой в руке, в ожидании ответа из виллы, не назвал бы его бесчувственным. Это был, пожалуй, человек со странностями и причудами; долгая жизнь на положении отпетого холостяка приучила его так сковывать свои чувства и желания, что он уже и сам не мог освободиться от этих оков. Но Пагель видел, как он дрожал и запинался от волнения, когда просил по телефону фрау Эву принять его по неотложному личному делу.
Пагель рывком встал и вышел в свою комнату.
Бедняга Штудман — он, верно, так и не решился высказать ей то, что было у него на сердце. И только теперь, с запозданием, он понял, как должен был поступить: говорить с ней как человек, а не как коммерсант.
Что-то уж очень скоро Штудман постучался и попросил Пагеля немедленно пойти на виллу и рассчитаться с шофером Фингером.
— Фрау фон Праквиц хочет сейчас же ехать, вероятно, и вам придется поехать с ней во Франкфурт, договориться с фирмой. Нет, пожалуйста, Пагель, я не хотел бы делать этого сам. Фрау фон Праквиц примет меня в шесть часов.
И Пагелю пришлось ехать во Франкфурт, захватив саквояж с деньгами. Шофер Фингер не был уполномочен получить сполна всю сумму за автомобиль.
Пагель поместился рядом с шофером, в глубине машины сидела в одиночестве фрау Эва. Но она не откинулась на спинку, не расположилась удобно на просторных кожаных подушках, она сидела прямая на краешке сиденья, прижавшись бледным лицом к стеклу. Время от времени она восклицала:
— Стой!
Затем неизвестно почему выходила где-нибудь на перекрестке, делала несколько шагов в сторону от дороги, внимательно смотрела на землю и возвращалась.
— Дальше! Не спешите!
Вот она снова вышла из машины — она заметила клочок бумаги на обочине, побежала за ним, развернула, задумчиво осмотрела. Уже по безнадежному жесту, каким она развернула бумажку, видно было, что она не ожидала найти на ней весть от дочери. Затем она снова уселась.
— Не спешите!
Вновь и вновь доносился ее возглас:
