больничной кассы, выплачиваемое задним числом обесцененными деньгами?
Волнение из-за случая с Губальке вызвало у него теперь настоящую печеночную колику. Он кое-как дописал бумаги для отправки арестованных с семичасовой машиной в Алекс, потом сидел, скрючившись, в уборной, в то время как за стеной его уже звали опять. Он готов был выть от боли. Конечно, когда человек болен, он может идти домой, ни один начальник отделения, а этот тем более, не стал бы возражать, но нельзя же так сразу, в самом разгаре, бросить дела, особенно теперь. В этот час, час закрытия контор и магазинов, высыпают на улицу тысячи служащих и продавцов, в тысяче заведений зажигаются световые рекламы, людей захватывает водоворот лихорадочного веселья и страха, и тут начинается главная работа полиции. Уж как-нибудь он дотерпит до десяти, когда кончится его дежурство.
Он сидит опять за своим столом. С тревогой замечает он, что хоть боль прекратилась, ей на смену пришла крайняя раздражительность. Его все злит, и он почти с ненавистью смотрит в бледное, обрюзгшее лицо уличного торговца, который без патента, прямо из чемоданчика, продавал подозрительного происхождения туалетное мыло и поднял спор, когда шуцман сделал ему замечание. 'Я должен взять себя в руки, — думает секретарь. Нельзя распускаться, нельзя так на него смотреть…'
— Предлагать на улице товары без патента на уличную торговлю запрещено законом… — повторяет он в десятый раз, стараясь говорить как можно кротче.
— У вас все запрещено! — кричит торговец. — Куда ни подайся, всюду тебе крышка! У вас разрешается только с голоду подыхать!
— Я законы не пишу, — говорит секретарь.
— Но ты получаешь жалованье за то, что проводишь их дерьмовые законы, живодер бессовестный! — кричит торговец.
Позади торговца, немного влево, стоит приятного вида молодой человек в защитном кителе. У молодого человека открытое интеллигентное лицо. Глядя на него, секретарь находит в себе силу сдержанно выслушать ругань.
— Откуда вы берете мыло? — спрашивает секретарь.
— Нюхали бы собственное дерьмо! — раскричался торговец. — Во все вашему брату нужно совать свой нос! Совсем разорить нас хотите, черви могильные! Мы все с голоду подыхаем, а вы на нас жиреете!
Он выкрикивает все новые ругательства, покуда один из шуцманов не выталкивает его за плечи в коридор. Секретарь с безнадежным унынием закрыл крышку чемоданчика с мылом и поставил его на стол.
— Прошу вас! — обратился он к молодому человеку в защитном кителе.
Молодой человек, наморщив лоб и выдвинув подбородок, смотрел, как выпроваживали буянящего торговца. Теперь секретарь разглядел, что лицо у него вовсе не такое открытое, как ему сперва показалось, оно говорит об упрямстве и неискоренимом своенравии. Знакома секретарю и эта судорожность в лице; она появляется у некоторых, когда они сталкиваются с издевательством власти, облеченной в мундир, над человеком в штатском. Людям этой породы, по самой природе своей всегда готовым переть на рожон, в таких случаях сразу краска ударяет в лицо, особенно если они еще подвыпили.
Но этот молодой человек превосходно владеет собой. С легким вздохом он отвел взгляд от арестованного, как только захлопнулась железная дверь, ведущая во внутренние камеры. Он поводит плечом в своем тесноватом кителе, подходит к столу и говорит немного вызывающе, чуть упрямо, но вполне вежливо:
— Я Пагель. Вольфганг Пагель.
Секретарь ждет, но тот ничего не добавляет.
— Да, — говорит секретарь, — что вам угодно?
— Меня здесь ждут, — отвечает молодой человек. — Я Пагель. Пагель с Георгенкирхштрассе.
— Ах, так, — говорит секретарь. — Да, верно. Мы посылали к вам нашего сотрудника. Нам хотелось бы с вами поговорить, господин Пагель.
— И ваш сотрудник принудил мою квартирную хозяйку подать на меня жалобу!
— Не принудил. Едва ли принудил, — внес поправку секретарь. И в твердом решении договориться с молодым человеком по-хорошему: — Мы не очень заинтересованы в жалобах. Нам и без них не продохнуть.
— Тем не менее вы без всякого основания арестовали мою жену, — говорит с горячностью молодой человек.
— Не жену вашу, — поправляет опять секретарь. — Незамужняя девица Петра Ледиг, не так ли?
— Мы хотели сегодня в полдень пожениться, — говорит Пагель, слегка покраснев. — В бюро регистрации браков вывешено извещение.
— Арест произведен сегодня после четырех, не правда ли? Следовательно, в полдень вы не поженились?
— Нет, — говорит Пагель. — Но мы это скоро наверстаем. Сегодня с утра у меня не было денег.
— По-ни-ма-ю, — медленно протянул секретарь. Однако больная печень побудила его добавить: — Но, значит, все-таки незамужняя девица, не так ли?
Он замолчал, посмотрел на зеленое в чернильных пятнах сукно стола. Потом порылся в кипе бумаг слева, извлек из нее лист и просмотрел его. Он старался не глядеть на молодого человека, однако не удержался и добавил еще:
— И арестована она не без основания. Нет.
— Если вы имеете в виду заявление хозяйки насчет обмана, так я только что оплатил счет. Хозяйка через десять минут будет здесь сама и возьмет жалобу назад.
— Значит, сегодня вечером у вас деньги есть, — прозвучал ошеломляющий ответ секретаря.
Пагеля разбирала охота спросить желтого, больного человека, какое ему до того дело, но он воздержался. Он просто спросил:
— Когда жалобу возьмут назад, тем самым будут устранены все препятствия к освобождению фройляйн Ледиг, не так ли?
— Не думаю, — ответил секретарь.
Он очень устал, устал от всей этой канители, а главное, он боялся спора. Ему хотелось бы лежать сейчас в кровати с грелкой на животе: жена читала бы ему вслух очередную главу романа из сегодняшней газеты. Вместо того непременно выйдет спор с этим молодым человеком, который уже возбужден. Голос у него все резче. Однако сильнее потребности в покое секретарь ощущал раздражение, непрерывно просачивавшееся вместе с желчью и отравлявшее кровь.
Но он еще сдерживался; изо всех своих аргументов он выбрал самый слабый, чтобы не разволновать еще сильнее этого Пагеля:
— Когда ее арестовали, она была бездомная, в мужском пальто на голом теле. — Он следил по лицу Пагеля за действием своих слов. — Возбуждение общественного негодования, — пояснил он.
Молодой человек густо покраснел.
— Комната снова снята и оплачена, — сказал он поспешно. — Так что сейчас моя подруга не бездомная… А что касается ее платьев, так я могу через полчаса, через четверть часа купить ей столько платьев и белья, сколько потребуется.
— Значит, у вас есть деньги и на это? Много денег?
Секретарь достаточно понаторел в уголовных делах — за всякое нечаянное признание допрашиваемого он сразу цепко хватается.
— Достанет! На это достанет! — сказал с горячностью Пагель. — Значит, вы ее тогда отпустите?
— Магазины уже закрыты, — возразил секретарь.
— Неважно! — воскликнул Пагель. — Я все равно добуду одежду! — И почти просительно: — Вы отпустите фройляйн Ледиг?
— Как сказано, господин Пагель, — ответил секретарь, — мы хотели с вами поговорить независимо от этой истории. Потому-то мы и посылали к вам нашего сотрудника.
Секретарь пошептался с человеком в форме. Тот кивнул головой и вышел.
— Но вы все еще стоите. Пожалуйста, придвиньте себе стул.
— Не надо мне стула! Я требую, чтобы мою подругу сейчас же отпустили! закричал Пагель.
