почетным гостем, пока древний обычай не повелевал его убить, сварить в земляной печи и съесть. Самое удивительное — и тому немало примеров, — что пленник воспринимал ситуацию с полнейшим спокойствием: он знал свою участь. Она неотвратима, к тому же к смерти местные жители относятся весьма прозаически. Можно видеть прокопченные трупы воинов вдоль стен. Конечно, они мертвы, но их мана[10] продолжает жить. Свободно живет лишь тот, кто может умереть.
Возможно, именно вера в то, что все мы связаны друг с другом нерасторжимыми узами, придает особый смысл путешествию к различным племенам Новой Гвинеи. Враги мы или друзья, мы связаны друг с другом, более того, зависим друг от друга. Я завишу от Ванусса, оба мы зависим от наших носильщиков и помощников — стоит им удрать, и мы погибнем от голода. А все вместе мы зависим от воинов племени асматов, на чьей земле находимся.
К вечеру мы приближаемся к месту охоты. Перед заходом солнца эти болотистые места во власти москитов. И хотя их нашествия не так уж неожиданны — они повторяются из вечера в вечер, — всякий раз при виде этой «пятой колонны» я испытываю шоковое состояние. Еще днем ты — человек, властелин животного мира. Но вот из болот и мангровых зарослей появляется многомиллионный рой кровососущих тварей и накидывается на все живое. Они носятся взад и вперед темными облаками и как по сигналу устремляются к своей жертве, стоит им ее обнаружить, — к теплокровному существу, в крови которого откладывают яйца.
Сравнивать новогвинейских москитов с европейскими комарами бессмысленно. Если комаров можно уподобить тихоходным жужжащим машинам, старомодным гидропланам, то их папуасских родичей — реактивным истребителям. Причем атакуют они не по одиночке, а роем. Вначале жертва не чувствует укуса или зуда, но уже через несколько минут укушенное место, например нос или губы, настолько опухает, что порой нос сливается с губой или губа с носом. Даже местные жители с их загрубелой кожей вынуждены считаться с москитами как с превосходящей силой. На берегах реки Сепик вся жизнь замирает после захода солнца. Мужчины, женщины, дети и собаки забираются в тростниковые хижины-футляры, где в убийственной жаре коротают ночь до тех пор, пока дневной свет не прогонит москитов в болота, дав людям небольшую передышку.
Здесь, на реках южного побережья, москиты выбирают время для атак. Если с моря дует бриз, то, каким бы слабым ни был ветерок, насекомые чувствуют его и пребывают в покое. Мы же прячемся за тончайшей сеткой в ожидании этого легкого дуновения. Моряки, плавающие в Торресовом проливе, называют «поцелуем бога» ветер, позволяющий им работать ночью под открытым небом. Только он спасает их лица от укусов крохотных хищников.
Для Ванусса и его помощников-папуасов дуновение ночного бриза означает, что можно начинать работу. Если повезет, за одну ночь они набьют в мешки столько крокодильчиков, что смогут повернуть свои лодки к берегу и ждать прибытия «Сонгтона». По пук-пукам они стреляют только в целях самообороны и ловят пук-пук-пиканинни, которым всего два месяца от роду. «Пиканинни» на местном наречии означает «дитя». Добычу в некоем подобии садка отправляют на крокодилью ферму в Порт-Морсби или в Сингапур. Там их выпускают в бассейны, где они растут до тех пор, пока можно будет снять с них кожу. Из крокодиловой кожи делают сумки, чемоданы, обувь и т. п. Значительная часть великолепных крокодиловых кож поступает из устьев рек залива Папуа, Торресова пролива и Арафурского моря.
Отлов молоди лишен драматизма, но опасен. Ванусс и один из его помощников, Джек с Кейп-Йорка, крадучись пробираются в темноте к берегу, вооруженные палкой, мешком и карманным фонарем. Откровенно говоря, у меня нет ни малейшего желания следовать за ними, но как иначе описать путь, который проходит крокодиловая кожа от поимки животного до того момента, пока его кожа не превращается в дамскую сумочку, если самому не проследить за этим? Дождь кончился. Луна прикрыта тяжелыми облаками, и это хорошо: в полнолуние ловить пук-пуков невозможно. С непривычки я пробираюсь на ощупь, и мои неуклюжие ноги вызывают вполне понятное раздражение Ванусса: он убежден, что я перебужу всех животных на милю вокруг.
Наконец мы достигаем берега. Еще несколько часов назад я видел здесь множество крокодилов, которые нежились на солнышке на песчаных отмелях в лагуне. Сейчас кромешная тьма. Мы осторожно входим в илистую воду.
— Почему пук-пуки не живут среди мангров? — спрашиваю я.
— Они и там живут, — шепчет Ванусс. — Только помолчи, не то спугнешь добычу!
Мы стоим в грязи. Время кажется мне вечностью. Я не смею сделать ни шага в сторону, опасаясь провалиться в бездонную трясину. Внезапно слышится всплеск. Ванусс тотчас зажигает карманный фонарь и направляет луч туда, откуда донесся звук. В нескольких метрах от нас видна широко разинутая пасть огромного крокодила. Я с трудом сдерживаю крик, но Джек без промедления ударяет по воде палкой, и чудовищная рептилия, шлепнув по воде хвостом, скрывается.
— Если бы крокодил был голоден, он кинулся бы на нас?
— Да, только сделал бы это чуть раньше, — отвечает Ванусс.
Он гасит фонарь, и мы снова оказываемся во власти тьмы. Густой, как выложенная на тарелку овсяная каша, ил мне по колено. Время от времени я чувствую, как он слегка колышется. Что, если это крокодил в глубине? Я боюсь тронуться с места и молю лишь о том, чтобы крокодил (если это он) не принял мои ноги за корни мангров и не пожелал познакомиться с ними поближе.
Яркий луч фонаря, направленный к берегу, ослепил крокодильчика длиной не более 30 сантиметров. Ванусс бросается туда, держа в одной руке фонарь, а другой хватая детеныша. Подошедший Джек затягивает петлю вокруг пасти. Крепко связанное животное запихивают в мешок.
— Ослепленный детеныш пук-пука не в состоянии шевелиться, — поясняет Ванусс. — Но более взрослый крокодил может с такой силой хлопнуть хвостом по воде, что фонарь будет весь в грязи и станет темно. Тогда крокодил, если только мы не ударим по воде палкой, тут же устремится в атаку.
— А не лучше ли охотиться вооруженным?
Ванусс так не считает. Охотники на крокодилов носят при себе оружие только для защиты от канаков.
Но ночью ни один канак не осмелится выйти из деревни. Стрелять же во взрослого пук-пука, чтобы убить его с расстояния в несколько метров, бессмысленно. Можно произвести по нему шесть-семь выстрелов, но лишь в редких случаях пуля пробьет кожу и умертвит животное. Вот почему удар палкой по воде и поднятые брызги — более надежное средство защиты.
Отлов крокодилят длится всю ночь. На рассвете в садке, который движется на буксире за лодкой, двадцать два детеныша.
Вануссу лет тридцать. Он пропитан запахом крокодилов, как, впрочем, и все вокруг: лодки, палатка, даже кастрюли. Мне доводилось слышать, что запах крокодилов напоминает зловоние протухшей рыбы, но, по-моему, это не совсем так. Он сладковат, но не удушлив, в нем есть что-то от запаха ила и гниющих растений, и, как ни странно, он напоминает дым костра. Отделаться от него непросто, он словно впитывается в вашу кожу и одежду. И, как мне кажется, вызывает у человека комплекс неполноценности. По крайней мере я испытал это на себе: люди отходили в сторону, потому что от меня несло крокодилом. Так поступали те, кто знал происхождение этого запаха, полагая, что я член «мафии пук-пуков». Другие же объясняли его моей неопрятностью.
Никакой романтики в понятии «мафия пук-пуков» нет. Каждый, кто так или иначе связан с крокодилами — независимо от того, ловит он их, переправляет или сдирает с них шкуру, — считается членом банды браконьеров, промышляющих в Индонезии, Новой Гвинее, Малайзии и в других местах, где ловят этих животных. И хотя я очень поверхностно знаком с их ловцами, смею все же утверждать, что им далеко до тех преступлений, которыми славятся мафии в Италии или в США. Разумеется, нельзя отрицать, что в известной степени они поставили себя вне закона и в буржуазном обществе им места нет. Так,
