фамилия?
— Черный. Бертольд по прозванию Черный! — мрачно ответил старик. Его вечно грустные темные глаза под косматыми бровями грозно сверкнули, и заводила, натолкнувшись на этот взгляд, подавился следующим вопросом.
Инициативу подхватил один из его соратников по патрулю — тот, к которому Бертольд повернулся затылком.
— По прозва-анию, — передразнил он старика. — Мы тебя про фамилию спрашиваем. А? Чего молчишь, старик? — начал заводиться он. — Нет фамилии? Ну конечно, ты же герой, герои фамилий не носят. А скажи нам, герой Бертольд по прозванию Черный, откуда ты родом? Родина у тебя есть, герой? Или тоже нет?! А может, ты просто выродок? Ни родины, ни фамилии у тебя нет… Точно, ребята, он выродок!
Дожидаться окончания столь занимательной беседы Феликс и Патрик не стали. Из-за стола они поднялись одновременно. Молодчики встретили их радостными ухмылками.
— Ну? — сказал заводила, предвкушая традиционный обмен любезностями вроде «шли бы вы отсюда подобру-поздорову» — «а вы кто такие, чтобы нам указывать?», и так далее по шаблону «мы драться не хотим, но если вы настаиваете…» Но подобные диалоги всегда напоминали Феликсу о петушиных боях, перед началом которых петухи обязательно распускали как следует свои хвосты — а Феликсу никогда не нравились петушиные бои.
Заводилу он ударил ногой в челюсть, и этот удар оборвал что-то в нем самом. Что-то очень тонкое и очень туго натянутое — до того туго, что когда оно наконец оборвалось, Феликс почувствовал облегчение.
Патрик дрался молча. Бертольд ограничился тем, что ткнул пальцами в глаза молодчику, распространявшемуся о выродках, и молодчик упал на пол и взвыл, а Бертольд принялся выковыривать зубочисткой кровь из-под ногтей. Феликсу пришлось несколько тяжелее, чем он предполагал: заводила оправился от нокаута быстрее, чем следовало, а оставшийся на долю Феликса дружинник стоически перенес удары по печени, в подвздошную кость и в висок, чем вынудил Феликса взяться за дубинку. Заводилу окончательно утихомирил Патрик, споро уложивший на чисто вымытый пол двух своих оппонентов, а Феликс в тщетной попытке не отставать от молодежи подсечкой уронил ударопрочного дружинника мордой в стол, вытянул его гибкой дубинкой по почкам и занес утяжеленное свинцом оружие высоко над головой, чтобы опустить его на коротко стриженный затылок — но удара не получилось: рука словно угодила в капкан.
— Совсем озверел? — Хватка и голос у Готлиба остались старые, как у медведя, а вот пузо и лысина увеличились вдвое против прежнего.
— Озвереешь тут… — выдохнул Феликс и позволил бесчувственному телу дружинника соскользнуть со стола. Все трое подопечных Патрика, включая заводилу, лежали не шевелясь. У любителя потрепаться о выродках из глаз текла кровь.
— Янис! Где тебя черти носят! — заорал Готлиб на явившегося к шапочному разбору вышибалу, в котором Феликс с удивлением узнал раздобревшего сверх всякой меры одного из троих близнецов, учившихся в одной группе с Патриком и Себастьяном. — Позаботься об этих… Кого надо — в больницу, остальных просто вышвырни на улицу. И в темпе!
— Здрасьте, Феликс, — вежливо сказал Янис. — Привет, Патрик, — кивнул он, взваливая на плечо первое тело.
— Он что, из твоих? — нахмурился Готлиб.
— Ага. Янис, а где твои братья? — спросил Феликс, когда вышибала вернулся за вторым грузом.
— Домой поехали. А я остался, — прокряхтел Янис, сгибаясь под весом едва не прибитого Феликсом здоровяка. — Вот, работаю тут…
— Бездельничаешь ты, а не работаешь! — прикрикнул на него Готлиб. — Пошли, Феликс, он и без нас управится. Ну-ка, покажи свою дубинку…
Они втроем вернулись за свой столик и Готлиб распорядился подать еще пива, за счет заведения.
— Да, вот это вещь! — одобрительно прищелкнул языком Готлиб, сворачивая гибкую дубинку в бараний рог. — Из сьямбока сделал? — уточнил он, разумея длинный хлыст из слоновьей (или, как в данном случае, носорожьей) шкуры, каким жандармы Йоханнесбурга пользуются вместо дубинок.
— Угу, — кивнул Феликс. — Укоротил слегка, ну и грузик вложил.
— Соображаешь… — оценил Готлиб, похлопав дубинкой по ладони, и неожиданно попросил: — Подари, а?
— Зачем?! — искренне изумился Феликс.
— Да Янис этот, дуболом деревенский, каждую неделю деньги на новую палку клянчит. Об кого он их только ломает? А эта гибкая, ее надолго хватит…
— Даже так? А я было подумал, что к тебе теперь ходят приличные люди. Скатерки, цветочки…
— Днем-то оно да. В обеденный перерыв особенно. А вот под вечер такая шваль набегает… — горестно вздохнул Готлиб. — Приличные люди ко мне раньше ходили. Герои, слыхал про таких? А теперь, видать, брезгуют, вот и тебя я уже сто лет не видел… Короче, — грозно нахмурился он. — Дубинку даришь или нет?
— Дарю, конечно, что за вопрос? — пожал плечами Феликс. — Тебе же для дела надо…
— Тогда сиди здесь и никуда не уходи. Я скоро вернусь, — сказал Готлиб, извлекая свой объемистый живот из-за стола.
Патрик проводил его взглядом, глотнул пива и сказал задумчиво:
— Интересную вещь я подметил. Вроде бы герои всю жизнь учатся сдерживаться, не убивать, так? Так почему же, когда их… прорывает, они не могут остановиться?
Феликс помрачнел. Неприятный осадок от эпизода с дружинником только начинал ложиться на душу, а слова Патрика его уже взбаламутили.
— Понимаешь, Патрик… Если мистер Дарвин прав, и все мы произошли от обезьян, тогда в каждом человеке обязательно живет зверь. Обычные люди делают вид, что никакого зверя внутри нет; подонки так часто выпускают его на волю, что он давно пожрал их самих; а герои своего зверя дрессируют. Дрессированный зверь много опаснее дикого — как волкодав опаснее волка; но если уж волкодав взбесится…
— Выходит, исконное, истинное состояние человека — зверь? А мораль и нравственный закон — всего лишь тонкие ниточки, которые заставляют зверя ходить на задних лапах? Тогда подонки, покоряясь зверю, поступают честнее прочих…
— Нет, Патрик. Любому человеку можно сломать хребет. Но это еще не повод, чтобы завидовать червякам.
По лицу Патрика было заметно, что он бы еще поспорил, но тут вернулся Готлиб.
— Вот, — сказал он и неуклюже сунул в руки Феликсу узкий трехгранный стилет. — В твою коллекцию…
— Миланский? — не поверил своим глазам Феликс. — Откуда?
— Ха! Один сопляк меня подрезать решил. Шпана!
— А что, шпана теперь с антиквариатом ходит?
— Да он краденым приторговывал. Устроил, понимаешь ли, в моем кабаке перевалочный пункт, гаденыш этакий! — фыркнул Готлиб негодующе. — Да Хтон с ним, с сопляком этим! Вам еще чего-нибудь принести? Вы не стесняйтесь, заведение угощает!
— Да нет, спасибо, — покачал головой Феликс. — Мы вообще-то Марту ждем…
— Марту? — удивился Готлиб. — От Бальтазара которую? Так она давно пришла! На кухне околачивается…
— Тьфу ты! — в сердцах сплюнул Патрик. — А мы тут сидим!..
Марта — все такая же стройная и рыжая — поджидала их в самом темном уголке пустой пока еще кухни. В руках у Марты были два свертка: один, маленький и квадратный, был завернут в вощеную бумагу, а другой — длинный и тяжелый на вид — замотан в грубую мешковину и стянут бечевкой. Марта успела только кивнуть им, а Патрик уже бросился к ней и буквально вырвал из рук длинный сверток. Схватив с кухонного стола огромный хлебный нож, он разрезал бечевку и размотал мешковину. В кухне было темно, и когда Феликс смог рассмотреть предмет, оказавшийся в руках Патрика, у него перехватило дыхание.
