сережки, сделанные из пустых тюбиков из-под губной помады, и закончила утренний туалет, подкрасив свои полные губы.
— Ну вот! — заявила она, бросив золотой спиральный тюбик с помадой в карман кимоно. — Я красивая?
— Красивая, как всегда. — Блэк со смехом обнял ее. Она выглядела такой хорошенькой и свежей, так явно жаждала его поцелуев, что он забыл все невзгоды, омрачавшие их существование. И она, отвечая на поцелуй со всей нежностью, на какую была способна, тоже забыла обо всем.
Но даже обнимая ее, Блэк не мог отрешиться от печали. Все было не так, как прежде, хоть убей.
— Ты, должно быть, действительно любишь меня, Дик, — сказала Филлис, оторвавшись от его губ, — иначе ты бы не смог так измениться. Помнишь, когда я впервые встретила тебя, ты боялся показаться смешным, если поцелуешь женщину на публике? И вот теперь ты обнимаешь меня у всех на виду, не волнуясь, что о тебе подумают. Знаменательная перемена, по-моему. И она показывает, что ты по- настоящему любишь меня.
— Ну, общественный пляж все-таки не место для сантиментов, — ответил Блэк. — Я поцеловал тебя потому, что мне так захотелось, а в Телеме все делают что хотят. Главное — не терять чувство меры.
— Бога ради, Дик, я же не прошу тебя переспать со мной на пляже! — рассмеялась Филлис.
Подобрав свои граали, они пошли к Замку.
— Я не считаю себя сногсшибательной красоткой, — снова заговорила Филлис, — поэтому скажи мне честно, Дик: как мне удалось тебя удержать? Ты человек знаменитый и удивительный. Ты мог бы найти на берегах Реки Клеопатру, Лукрецию Борджиа, Марию Стюарт, Риту Хейуорт, Сафо, Аспазию, Смуглую Леди сонетов или любую другую, не менее прославленную и прекрасную женщину. Это было бы вполне в твоем духе. Ты величайший исследователь своей эпохи; ты никогда не задерживался надолго на одном месте, и жена тебя явно видела редко. Однако со мной ты живешь вот уже двенадцать лет, и так верен мне, словно мы обвенчаны в церкви. Даже более верен, если вспомнить похождения моих земных мужей и мои собственные.
Я ужасно счастлива в этой преисподней. Мне… — она засмеялась, — …мне здесь просто чертовски хорошо! И я тоже храню тебе верность. Другие мужчины не выдерживают сравнения с тобой. Но все-таки, Дик, объясни, почему ты выбрал меня?
— Наверное, потому, что ты мне очень понравилась, а потом я тебя полюбил. Я уважаю твой ум и образованность, и мне очень скоро стало ясно, что ты многому можешь меня научить. Хотя и помучила ты меня будь здоров — помнишь, как ты пыталась меня переделать? Поборола мои расовые предрассудки, вернее, переубедила меня с помощью неопровержимых фактов, и я изменил свои воззрения. Хотя многие мои суеверия проистекали исключительно из невежества и заблуждений викторианской эпохи.
— Ты до сих пор никому не говоришь «прощай», — заметила Филлис. — Это табу тебе преодолеть не удалось.
— Слишком глубоко оно въелось в кости, — откликнулся Блэк. — Но это безобидное суеверие. И вообще, мы говорили о том, почему я тебя выбрал. Во-первых, все те женщины, которых ты упоминала, безусловно красивы, но вряд ли намного красивее тебя. А во-вторых, боюсь, что жить с ними было бы довольно нелегко.
Первые восемь лет я скитался, как Лазарь, по берегам Реки и пытался понять, что приключилось со мной и со всем человечеством. И — что было для меня не менее важно — занимался поисками Изабель. Этого я от тебя никогда не скрывал. Искал я долго и усердно, пока не понял тщету своих усилий. Даже если моя жена — вернее, бывшая жена, поскольку в этом раю или аду нет ни браков, ни разводов, — даже если моя бывшая жена поселилась в районе долины, облюбованной англичанами викторианского периода, шанс отыскать ее был не больше одного из сотни миллионов. За эти восемь лет я повидал несколько миллионов человек — и, несмотря на свою былую известность на Земле, где у меня была куча знакомых, встретил всего тринадцать человек, которых знал в прежней жизни. Ты только подумай! Тринадцать!
— Мистер Блэк! — извиняющимся тоном, хотя и довольно бесцеремонно, прервал его тонкий пронзительный голос. — Одну минуточку вашего бесценного времени!
— В чем дело, Борбич? — нахмурился Блэк.
Федору Борбичу, низкорослому и тщедушному человеку с огромной головой, было, как и всем остальным, физически двадцать пять лет, однако выглядел он гораздо старше. Бурные и постоянные всплески эмоций избороздили его лицо, сделав его похожим на изрытую ветрами и песками маску сфинкса.
У него были массивный, выпуклый лоб и оттопыренные уши с тяжелыми и толстыми мочками. Над глубоко посаженными блекло-голубыми глазами нависали надбровные дуги. Нос был как у крестьянина, грубоватый и расплывчатой формы, губы — чувственные и в то же время скорбно поджатые. Резкие скулы, выступающие над провалами щек, наводили на мысль о душевном разладе.
Самое удивительное, что лицо это в состоянии покоя было совершенно невыразительным — типичное лицо сотен миллионов славян, некогда пахавших землю в восточной Европе. Но когда оно оживлялось, как сейчас, то властно приковывало к себе взор, и вы не в силах были его отвести. Лицо его выглядело так, словно этот человек всю жизнь живет в аду.
Перемещение с Земли в долину было для Борбича все равно что переезд из Минска в Пинск.
Услыхав раздраженный голос Блэка, Борбич дернулся как ужаленный, покаянно всплеснув руками:
— Я знаю, что сейчас слишком рано, мистер Блэк. Вы еще не завтракали и поэтому имеете право — вот именно, полное право — сердиться на меня. Но поверьте, мистер Блэк: я просто обязан это сказать, а вы должны меня выслушать в любое время дня и ночи. Ведь речь идет о вашей безопасности — о безопасности всего нашего сообщества и даже всей долины в целом. Я не имею в виду только лишь физическую, или материальную, безопасность. Нет, я имею в виде нечто гораздо большее — безопасность абсолютную. Причину, из-за которой все мы — и я, и вы, и Филлис очутились в этой долине.
— Ближе к делу, приятель, — резко бросил Блэк.
— Да, конечно! Терпение, мистер Блэк, терпение. В конце концов, в нашем распоряжении целая вечность — вы же не можете этого отрицать!
— Тогда к чему такая спешка? — возразил Блэк. — Выскажи все, что желаешь, на собрании Общего совета.
Борбич улыбнулся печальной и в то же время глубоко циничной улыбкой. Его маленькие бледные глазки превратились в узкие щелочки.
— Всем известно: хочешь что-то сделать в Телеме — заручись сначала согласием короля Ричарда. Тогда без труда протолкнешь любую идею как на Общем, так и на Особом совете.
Блэк остановился так внезапно, что Филлис наткнулась на него, и замахнулся кулаком.
Борбич с тревогой воззрился на кулак и попятился, протестующе воздев руки. Но полные губы его по-прежнему кривились в циничной усмешке.
— Нет, нет, мистер Блэк, вы меня не поняли! Я не хотел вас обидеть, я просто не подумал. Вернее, повторил то, что говорят ваши же друзья. У меня не было оскорбительных намерений, поверьте! Pas du tout![3] Pas du tout! Однако же вспомните главный принцип, на котором вы сами основали Телемскую обитель, мистер Блэк. «Делай что хочешь». И второй ее закон: «Говори правду, хотя за правду бьют». Впрочем, на практике эти принципы оказались невыполнимы, так ведь, мистер Блэк? Но я не о том, не о том. Нижайше прошу простить меня за эту оговорку, случайно слетевшую с языка.
— Намерения у тебя вполне понятные. — Темное лицо Блэка потемнело еще сильнее. — И не надо вкручивать мне мозги. Знаю я твои «случайные оговорки»!
Он пошел на обидчика, потрясая железной тростью прямо у него перед носом. Черты Ричарда Блэка исказились бешеной яростью, отчасти вызванной намеренно, чтобы запугать противника. Придать им такое выражение было нетрудно, ибо даже в спокойном состоянии лицо Блэка вызывало невольное уважение окружающих.
Сосредоточив все внимание на Борбиче, Блэк тем не менее не заметил препятствия у него под ногами. Это был большой церковный крест двенадцати футов длиной — толстая сосновая доска с двумя перекрестьями, верхнее из которых было длиннее нижнего. Борбич, позаимствовав железные орудия труда,
